Никита Божин - Петроград

Многие из его окружения знали, что так будет, и это произошло, а потому знал и сам Нечаев. Но за пределами откуда-то осведомленных и всезнающих кругов тысячи людей не знали ничего, ни теперь, ни до, ни после, поэтому для них всякая весть становилась поводом для всплеска или уныния. И чем меньше представлений, а еще лучше – точных знаний об окружающей действительности, тем больше внимания приковывает к себе любая нелепица, а что уж говорить о вещах важности не только государственной, что порой, на самом деле, людей не касаются, а вопросов, ставящих собственную жизнь под еще одну угрозу. Без внимания ничего не проходило. Сегодня в попутной Нечаеву толпе не нашлось безумия или агрессии, хоть вести с фронта вызывали тревоги, и может где-то что-то произошло, но не на его дороге, поэтому путь к себе не занял слишком много времени и даже не оставил поводов на что-то оглянуться, все выглядело очень постоянным и привычным.

Он продолжал идти по улице, то и дело сторонился от двигающихся напролом людей, то объединенных в группы, то слоняющихся отдельно, с целью и без нее, много попадалось навстречу народа. А на Садовой всегда многолюдно, но в последнее время, как может показаться, это стало особенно заметно и откровенно мешало пешему передвижению. А с убавлением порядка прибавило хаоса и неудобств. Иной человек теперь никогда не свернет с пути, будет шагать, как будто нет кругом препятствий, и он бы стенку насквозь прошел, доставай ему сил. Неудобств такого плана все больше и больше, как отмечал Нечаев. В народе выявились и прямо лезли наружу дикие, откровенно ненужные человеку привычки и манеры поведения. Хамство со злобой, – а все от отсутствия ума, – ныне заполняло все пространство, порожденное продолжительным угнетением целого класса и его невольной вековой непросветленностью.

К вечеру поднимался сильный ветер, явившись на смену ветру обычному, повседневному, разгоняя пыль с улиц, которые давно не поливали, и оттого дышать становилось неприятно, и даже одежда все скорее пачкалась, и то и дело приходилось вычищать пальто, шляпу, штаны, а временами и пиджак. Наклонив голову, глядя строго под ноги, и по той причине невольно столкнувшись плечом с парой невнятного вида молодых человек, Нечаев с радостью свернул прочь с улицы и вошел через парадную лестницу в дом, где он снимал себе одну комнату с мебелью. Комнату приятную, по большей части чистую и очень тихую, да благо соседство ему составляли порядочные жильцы, и те «углов» не держали, а жили строго индивидуально, и все с виду русские, что для Нечаева, трепетно относившегося к национальному вопросу, было чрезвычайно важно.

На лестнице в последние месяцы темно и сыро, как и во всем городе. Парадная лестница несколько утратила свой торжественный, приветственный вид. Померкшие краски, загрязнившийся белый цвет, не вызывающая более восторга лепнина, заскрипевшая поцарапанная дверь, и даже неизменные искусные кованые балясины не спасали дом от всепроникающего ощущения уныния и тоски, охватившей все вокруг. Грязными и засаленными сделались ручки поручней, чуть не под каждой ступенькой сбивалась грязь да пыль, и запах держался все более противный. И вот ведь дело, казалось бы, люди все живут приличные, даже аккуратные с виду, чистые и опрятные, а в общих помещениях все грязнее.

Поднявшись на свой этаж, Алексей Сергеевич с неудовольствием отряхивал рукава и отплевывался от пыли, что залетела в рот и нос, хотя в поведении своем он несколько переусердствовал, ведь не такие уж и грязные улицы сегодня. И все же он настойчиво ругался, выражая откровенное недовольство по надоевшему поводу, чем привлек внимание любопытного и вполне себе хорошо слышащего пожилого владельца доходного дома Ивана Михайловича Ольхина. В силу обстоятельств Иван Михайлович сам же в этом доме и проживал, не имея другой недвижимости, он держал для себя и жены две комнаты, гостиную, столовую и кабинет на одном и том же этаже, где проживал и Нечаев. Хозяин дома обыкновенно вышел в коридор, одетый в свой вечный жилет и плотный пиджак. Поверх этих одеяний он иногда накидывал еще вязаный халат, но было не так и холодно, потому он показался в привычном наряде. Сам Ольхин невысокого роста, крепок и для своих лет в хорошем уме, хотя любопытство к чужим жизням уже постепенно нарастало в нем все сильнее и сильнее, но для него развивающийся порок оставался незаметен. Этот незначительный возрастной нюанс не делал его хуже, ведь в целом Иван Михайлович сохранил рассудок, покладистость и в основательность в хозяйских делах, особенно тех немногих, что не попадали под ведомство жены. Свой внешний вид он не позволял запускать, регулярно ровняя короткую светлую бороду и несколько длинные редкие волосы в цирюльне неподалеку. Одежду носил хоть одну и ту же, да все же чистую, и сам уважал чистоту да порядок в своих жилых помещениях. Можно дополнить, что человек безмерно ценил статичность, и даже предметы в его комнатах редко меняли местоположение, а если и бывала надобность, то только в случае крайней необходимости, и то на время.

– Опять тяжко вам от пыли, Алексей Сергеевич? – любезно осведомился Ольхин у своего нанимателя. Этот опрос он задавал часто и всегда как в первый раз.

– Мучаюсь, – кивнул тот, прекратив, наконец, отряхиваться. – И когда это кончится?

– Надо думать, не скоро, Алексей Сергеевич, больно уж затянулось все. В марте, помните, вы мне говорили, что вскоре все образумится? Но лучше ничего не стало.

– Откровенно говоря, я сам не верил в то, что говорил, – на выдохе ответил Нечаев.

– «Известия» пишут, – вернулся к теме загрязнения улиц Иван Михайлович. – Не сегодня-завтра эпидемия может вспыхнуть. Улицы в грязи и мусоре, никогда такого не видывали, чтобы полгода этакая страсть. Как раз летом да осенью самая опасность. «Петроградский листок» то же самое утверждает. А у вас, что на этот счет говорят?

– У нас? Да ничего уже не говорят, все и так очевидно. Завтра как вспыхнет новая чума, так и вымрет город, как в XIV веке будет.

– Спаси Господи! – медленно перекрестился хозяин дома.

– На милость божью и надеемся, Иван Михайлович, на милость, – махнув рукой сказал Нечаев, да не нашел больше слов.

На том они одновременно замолчали, слегка раскланялись и разошлись каждый в свою сторону. Что уж в сотый раз обсуждать одни и те же вопросы? Который день и который час они виделись и по десятку раз поминали одни и те же невзгоды. И если Ольхин вполне себе готов обсуждать проблемы целыми днями, то Алексею Сергеевичу немного надоедало, особенно в дни тяжкой умственной работы, и он деликатно уходил от беседы, чтобы старик ничего не заметил и не огорчился, ведь нынче для него и без того почти не оставалось радостей, кроме как поговорить, а с женой он бесед не любил. Иван Михайлович, в свою очередь, очень радовался такому нанимателю, как Нечаев. В этом человеке он видел отголоски того времени, о котором он теперь с грустью вспоминал, и полагал, что Нечаев тоже очень тоскует по другим временам, когда сам город и все вокруг было другим. Он же представлялся для Ольхина человеком с улицы, кто мог принести новости не в виде сплетен, а достоверно, как сотрудник газеты, и через него можно проверить актуальность других газет, что поднимало иногда поводы для дискуссий. Лишь издания, настроенные на крайнюю агитацию в сторону правительства или противостоящих Советов и партий, условились не обсуждать. Сам Иван Михайлович давно уже на улицу предпочитал не выходить. Он лишь посещал цирюльника, что держал помещение поблизости, да иногда выходил по мелким делам, но все больше последние месяцы проводил дома, и так ему казалось спокойнее.

Читать дальше