Игорь Малышев - Номах. Искры большого пожара

– Ты не убил его часом? В пол ведь стрелял.

Хата без его стрёкота вдруг показалась пустой, словно обнесённой ворами.

Аршинов вдруг подскочил, откинул подушку и принялся колотить по ней и матрасу руками.

Запахло горелым пером и жжёными тряпками. Хату заволокло дымом.

Номах захохотал.

– Ну, ты, Пётр Андреевич, молодец. Трохи хату не спалил!

– Да иди ты к бесу, Нестор, со своими шутками.

Аршинов чертыхаясь, затушил тлеющие огоньки, распахнул все окна и снова улёгся.

Они снова закурили.

– И ещё интересный момент, – сказал Аршинов, возвращаясь к своему рассказу. – Помнишь, я тебе про Томазо Кампанеллу и его книгу «Город Солнца» рассказывал?

– Помню, да я и сам читал.

– Так вот, смотри, какое созвучие: «Город солнца», вспышки на Солнце. Видишь, а? Мы, дети Солнца, строим Город Солнца. Ты же по части романтики чувствительный. Чуешь красоту?

Не дождавшись ответа, Аршинов, затушил об пол цигарку, проверил предохранитель на револьвере, скомкал подушку и закрыл глаза.

Номах слушал сверчка, доселе испуганного выстрелом и молчавшего, а теперь осмелевшего и снова верещавшего на всю хату. Стрёкот его напоминал многоголосие степного полдня, и Нестор плавал в нём, как в меду.

Соловьёв вошёл в деревню. Судя по всему, богатую, не изведавшую ещё ни немецких «requirierung», ни красных продразвёрсток. Крестьяне почти не интересовались им, лишь отмечали мимоходом, как часть пейзажа.

Откуда-то вынырнул и увязался следом пацан, лет десяти, в коротких не по росту штанах, с дырками от молочных зубов во рту. Топал некоторое время позади, потом, присматриваясь, забежал вперёд.

– Дядька, что это у тебя вся голова в крови? Ранили тебя?

Соловьёв покачал головой.

– Говоришь, не ранили, а у самого весь потылок в коросте.

Соловьёв тронул голову, под пальцами отозвалось болью что-то шершавое, чешуйчатое.

– Дядька, а сахар у тебя есть?

Соловьёв снова покачал головой.

– А хлеб?

Глаза большого плечистого человека смотрели просто, бесхитростно, с едва заметным тёплым интересом.

– М-м, – качая шеей, промычал Соловьёв, показывая, что хлеб съел щенок.

– Щенок? Не, щенок мне не нужен. У нас такого добра у самих навалом. Топить не успеваем, так плодятся, – широко и беззаботно улыбнулся пацан. – Я сам топил, и батька делал.

Соловьёв двинулся дальше по улице.

Пацан побежал следом. Тронул вдруг за рукав.

– Слышь, – с неожиданной серьёзностью, словно клянясь в чём-то, сказал, – а я и дальше топить их буду.

Соловьёв молчал.

– Я про щенков. Ты дай мне своего, я его утоплю. Вот те крест, утоплю.

Малец на ходу перекрестился.

Соловьёв, чуя неладное, захотел было уйти, но пацан неизменно вставал у него на пути, не давая хода.

– Конпуженый! Конпуженый! – стал тыкать в него пальцем малец, а потом закричал. – Э-э! Идить сюда! Конпуженого покажу! Идить сюда!

Соловьёв оглянулся по сторонам. Никому не было до них дела. Ворочал навоз старик у сарая, вешала баба бельё на верёвки.

– Идить! Идить сюда! – продолжал голосить, будто ошпаренный мальчишка.

– Конпуженый! Дай щенка утопить!

Соловьёв шагнул несколько раз назад. Броситься наутёк отчего-то не было ни воли, ни силы, и он лишь отступал, держа врага своего перед собой.

– Слышь, отдай щенка!

Соловьёв смотрел на мальчишку.

– Дай!

Пацан протянул руку, собираясь схватить пёску. Соловьёв поднял щенка на вытянутых руках вверх, не отрывая от ребёнка неподвижного взгляда.

– Опусти руки, идол!

Поняв, что щенка ему отдавать не собираются, мальчишка вдруг озлился.

– Ты что, конпуженный, думаешь, умней меня, что ли? – раскрасневшись, закричал.

Схватил с земли забрызганный мокрой грязью камень, швырнул.

Голыш с глухим стуком угодил Соловьёву в предплечье.

– Что, получил? Получил? Сейчас ещё получишь! – заходясь мелкой злобной радостью, сказал пацан.

Он завертелся в поисках новых камней.

Соловьёв прижал щенка к груди и, пригнув голову, зашагал прочь из деревни.

– Ты куда? А ну стой!

Соловьёв прибавил шаг.

Мальчишка, шлёпая босыми ногами по размякшей, тёплой, как остывающий хлеб, земле, догнал его на самом краю села.

– Куда так быстро?

В руках у него было с пяток камней.

Он остановился в нескольких шагах перед Соловьёвым, занёс для броска голыш.

– Ну! Стой, кому сказал! – в голосе его чувствовалась власть.

Седой человек остановился, прикрыл щенка широкой ладонью и стал рассматривать горящее свободой и злым бесстрашием лицо ребёнка.

Мальчик вдруг понял, что вокруг нет никого из взрослых, и этот большой, как царские врата в церкви, человек безопасен и беззащитен, и он, ребёнок, на короткий момент стал господином его жизни и смерти.

– Стой! – крикнул, зная, что полоумный не ослушается.

Они стояли и смотрели друг на друга, человек, не понаслышке знающий, что такое смерть, и человек, неожиданно понявший, что может убивать. Бог знает, сколько они так смотрели. Пустынны были улицы села, пусто было синее небо над ними, молчал ветер, молчала в полях измокшая под недавним дождём деревенская животина. Текли под уклон в сторону оврага ручьи. А те двое всё смотрели друг на друга, словно искали что-то один в другом. В глазах Соловьёва не было страха, лишь пристальный интерес. Ребёнок же лучился новыми, неизвестными доселе чувствами.

– Я могу сделать с ним всё, что хочу! – читалось в детских глазах. – Всё! Я сам! Один! Я могу всё! Всё! Свобода!

Мальчик почувствовал, что он может сейчас бросить камень и разбить вкровь это внимательное лицо, снести бровь, разбить губы, выбить глаз.

– Вот этому высоченному, как амбар, мужику!.. Я могу!.. – билась в нём радость. – Вот этот лоб!.. Вкровь! Щёки эти! Нос! Вдрызг!..

Волны, большие, пьяные, перекатывались через его тощее, как клетка из жёрдочек, тело.

– Уши эти! Губы! Всё! Сломать, разбить! В кашу! Я могу!

Кровь билась в его груди, шумела в ушах. Он понял, что может даже убить этого человека. Легко, свободно, без сожаления и глупых сомнений.

Восторг свободы захлёстывал его, он тонул в нём, как в реке.

– Граша! Ты что, потвора, творишь? – нежданно закричала издали черноволосая хозяйка. – А ну брось камень! Брось, чуешь? Ишь, удумал, шмаркач, каменьями кидаться! Давно палки не пробовал? Вот я тебе сейчас выдам!..

Ребёнок, бросил камни и торжествующе прошёл мимо Соловьёва.

– Всё можно! Всё!.. – шептал он сам себе на ходу.

И Соловьёв вдруг понял, что вот это «всё можно» пацан пронесёт теперь с собой через всю жизнь и ему отчего-то стало не по себе.

Соловьёв проводил его долгим взглядом, впитывая движения и вихляния человека, открывшего для себя, что «всё можно».

Мальчик шёл, не оборачиваясь, но по всему было видно, что возвращается он совсем не в ту деревню, из которой ушёл.