Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт

– Она ничего не расскажет любовнику, – Рауфф рассчитался за кофе, – можно быть спокойным. Задание выполнено, Феникс узнает, где находится графиня Сечени…

Едва Рауфф описал малышке женщину, как ее лицо замкнулось, погрубело. Девушка отвернулась, Рауфф цепко схватил ее за подбородок:

– Ты знаешь о ней? Слышала, где она сейчас… – малышка сглотнула:

– Знаю. Она вышла замуж, за… – Рауффу показалось, что карие глаза девушки заблестели:

– За герцога Экзетера, – обреченно добавила малышка.

Оставив несколько монет на чай, Рауфф попросил официанта: «Вызовите мне такси». Спускаясь по мраморной лестнице магазина, слушая гомон туристов, он погладил светлую, с едва заметной проседью бородку:

– Все прошло отлично. Малышка позвонит в замок его светлости, изменив голос. Она артистка, она справится… – Рауфф велел передать нынешней герцогине Экзетер привет, из Будапешта, и адрес абонентского ящика, в Цюрихе:

– Она поймет, – вспомнил Вальтер настойчивый голос Феникса, – поймет, что происходит. Главное, ее найти… – в такси пахло хорошим табаком, Рауфф откинулся на спинку сиденья:

– Тайное всегда становится явным. Не бывает бесследно пропавших людей. Мы нашли соратников по партии, товарищей по оружию, а теперь я отыскал графиню Сечени. Малышка знает, что мы еще увидимся. Она и шагу не сделает, в сторону секретной службы. Тем более, у нас есть фото, с ее любовником. Феникс хочет с ним увидеться, приватным образом. Это мы тоже организуем…

Закурив, Рауфф велел шоферу: «В Хитроу».

Посуда на кухне в квартирке была разномастной. Джон приносил сюда тарелки и чашки из городского особняка, пряча их в портфеле. Иногда он покупал дешевые вещи в одной из многочисленных лавок старьевщиков, усеивающих район.

В открытое окно слышалось пение дрозда. Птица уселась на сверкающей каплями ветке каштана, в парке напротив. На чугунной сковородке шипел хороший кусок говядины, в щербатой, эмалированной кастрюле, варилась картошка. Сливки налили в антикварный, потрескавшийся молочник, бело-голубого фаянса. Кофе они держали в жестяной, оранжевой банке, с надписью: «Cadbury Cocoa».

Рука горела, словно в огне. Адель повертела запястьем, с красными, вздувшимися пятнами. Пузырьки чесались, она сглотнула слезы:

– Я объяснила ему, что обожглась. Он целовал мою руку, просил меня быть осторожней… – из приоткрытой двери до нее доносилось спокойное дыхание.

Перевернув стейк, потыкав картошку вилкой, Адель, на цыпочках, отправилась в прихожую. Сумочка валялась на полу, со сброшенным жакетом. Шелковый, итальянский платок змеился в углу. Одернув юбку, она поправила накинутую на плечи, смятую блузку:

– Он даже не повел меня в спальню, когда я пришла. Он соскучился, мы две недели не виделись, то есть так не виделись… – рука коснулась золотой цепочки, с кулоном, индийского аметиста:

– Опять придется врать маме. Хотя бы Сабина уехала, не надо лгать еще и ей… – Адель никогда не прятала от сестры вещи, или шкатулку с драгоценностями:

– Хорошо, что она последние пять лет жила в Кембридже, – Адель достала из сумочки тюбик с мазью, – она почти не обращала внимания на мои новые приобретения… – Адель старалась не носить подарки герцога при семье, но иногда этого было не избежать:

– Как на день рождения тети Марты, весной, – мрачно подумала она, – Джон попросил меня прийти в жемчужном ожерелье, его подарке. Ему было приятно, а мне пришлось врать маме, что я купила вещь с большой скидкой… – прохладная мазь легла на воспаление. Семейный врач прописал Адели средство от экземы:

– Давно не было такого раздражения… – девушка подавила слезы, – все из-за Вахида, то есть Рауффа… – вернувшись на кухню, выключив газ под стейком, она накрыла сковороду тарелкой.

Адель не хотела думать о немце. Устроившись на подоконнике, она ждала, пока пройдет зуд, в расчесанном, распухшем запястье. Она не спрашивала у Вахида о ребенке:

– Его нет и не было, – повторяла себе Адель, бредя домой, из привокзального пансиона, – я не буду о нем вспоминать, и все пройдет. Может быть, он умер. Вахид ничего о нем не говорил… – в особняке царила тишина.

Густи с юным Вороном отправились на Ганновер-сквер, отчим был в музее, мать с Паулем и младшими еще не приехала из Хариджа. Налив ванну, Адель плеснула в стакан виски, из бара в гостиной:

– Никто ничего не заметит, все бутылки початые… – она плакала, сидя в горячей воде, чувствуя на языке привкус дубовых листьев и влажного мха:

– Так меньше пахнет им… – Адель затошнило, – меня сейчас вывернет… – к аромату сандала примешивалось веяние увядших, подгнивших роз. Забрав букет, Адель швырнула цветы в первый попавшийся мусорный бак, по дороге:

– Джон тоже принес розы… – пышная корзина осталась в гостиной, – и он тоже пользуется сандалом… – к горлу подступила волна тошноты. Адель испугалась:

– Джон всегда осторожен. Только что все закончилось. Нет, все из-за нацистского мерзавца… – Вахид курил, поглаживая ее растрепанные волосы, темного каштана. Отвернувшись, Адель закашлялась:

– Мне надо беречь голос, при мне нельзя курить… – сидя на подоконнике, девушка сжала кулаки:

– Он потушил сигарету, о мое плечо… – дома она смазала ожог, заклеив его пластырем:

– В театре новая гримерша, – безмятежно улыбнулась Адель Джону, – стажер. У нее щипцы из рук вываливаются. Ничего страшного, хуже, если бы это была щека… – Адель не сомневалась, что, ослушайся, она Вахида, так и случится:

– Тот молодой мерзавец обещал исполосовать меня бритвой… – поднявшись, она слила воду с картошки, – и не только меня, но и всю семью… – горячий пар ударил в лицо, Адель часто подышала. На столе, в бумажном пакете, лежала свежая клубника:

– Он завтра едет в Банбери, на выходные. Он смеялся, что дети, наверное, объелись ягодами… – Адель, мимолетно, вспомнила, что хотела поговорить с Джоном о браке. Она потрясла картошкой, держа пустую кастрюлю над огнем:

– Какой брак? Я ему не нужна, я только развлечение. Если я ему скажу о нацисте… – рука опять заболела, – он меня немедленно бросит. То есть он заставит меня сидеть на бесконечных допросах, рассказывать о случившемся… – Адель едва не выронила кастрюлю:

– Никогда такого не будет. Но получается, что Циона связана с нацистами. Она работала в подполье, в Венгрии, с документами графини Сечени, то есть тети Цилы. Рауфф просил передать ей привет, из Будапешта… – Адель покусала сухие губы:

– Это не мое дело. Джон мне никогда не поверит, если я начну порочить его жену. Он говорит, что не любит ее, что она больна, что он живет с ней из чувства долга, но все мужчины так говорят…

Адель приглашали на свидания женатые патроны оперы, меценаты, зачастую много старше ее: