Мэри Брахт - Белая хризантема

– Простите, бабушка, – бросила через плечо пассажирка, но и на миг не задержалась.

Эми потерла лоб. А этот виски тяжелее, чем она думала. На помощь уже спешил стюард:

– Вы ушиблись? Принести лед?

– Нет, спасибо. – Эми рассмеялась. – Надо бы мне быть пошустрее.

– Уверены? Похоже, вам здорово досталось.

Он испуганно смотрел в ее лицо, будто оно было все в крови. Эми отвернулась, взяла сумочку и упавший в кресло пакет с подарками.

– Не беспокойтесь. Всего лишь ссадина. Бывало и хуже, – сказала она и заковыляла по проходу.

Эми и правда помнила вещи похуже, чем упавшая на голову бутылка. Солдатский ботинок. Образ всплыл так неожиданно, что она вздрогнула. Чтобы не упасть, остановилась и глубоко вдохнула. Затем распрямилась и двинулась к выходу, пока никто опять не пристал с предложением помочь.

– Спасибо, что воспользовались “Корейскими авиалиниями”, – поклонился командир экипажа, когда она проходила мимо. Рядом с ним стояла хорошенькая стюардесса, которая принимала ее заказ. Пуговицы на кителе пилота сияли, будто только что из магазина, и Эми спросила себя, не впервые ли этот юноша самостоятельно посадил самолет.

В зале встречающих она сразу углядела сына – он был на голову выше толпившихся вокруг женщин. Эми подивилась их количеству: уж не происходит ли в Сеуле нечто особенное, но тут же одернула себя – лучше бы помнила о цели собственного прилета в столицу.

Сын, увидев ее, не смог скрыть тревоги:

– Что стряслось? Ты ударилась головой?

Вот так, наморщив лоб, он выглядел много старше своих шестидесяти. Когда он был ребенком, Эми всегда разглаживала морщинки на детском лбу сына и говорила, что он превратится в старичка, если будет так сильно переживать по всяким пустякам. Она подавила желание дотронуться до его лица.

– Нечаянно вышло. Какая-то девушка неслась, ничего не видя вокруг, только и всего. Беспокоиться не о чем. У тебя усталый вид.

– Так оно и есть. Пришлось идти на работу в четыре утра, чтобы в обед забрать тебя из аэропорта.

Он повернулся и подтолкнул к Эми мальчика, стоявшего чуть в стороне. Эми с улыбкой раскинула руки:

– Как же ты вырос, уже выше меня!

Мальчик покраснел, когда она обняла его и прижала к себе, руки его так и остались висеть вдоль тела. Отпустив внука, Эми посмотрела ему в лицо, для чего пришлось чуточку задрать голову.

– Я тебе кое-что привезла. – Эми полезла в пакет за коробкой с конфетами.

– Не сейчас, мама. Давай сначала дойдем до машины. Я запарковался на час.

Сын повел ее к выходу, внук покорно следовал за ними. Эми была восхищена его новоприобретенной выдержкой. Годом раньше он закатил бы истерику, помешай ему отец получить подарок. Ее невестка забеременела только после сорока, мальчик – поздний ребенок, и родители его избаловали. Эми провела много бессонных ночей, тревожась, кем он вырастет, но сейчас довольна. Скромный, послушный, любезный. Без напоминания взял чемодан, избавив от ноши не только ее, но и стареющего отца. А ведь ему всего двенадцать. Надо же, год – и такая перемена.

Эми шла за сыном к парковке, то и дело оглядываясь на внука и радуясь его зрелости. Она припомнила, каким был в этом возрасте сын. Не таким высоким, нет. Наверно, дело в западной пище. Она подумала, что зря купила ему сласти, но тут же решила, что немного шоколада никак не повредит растущему организму.

Эми вспомнила, как впервые попробовала шоколад. Это случилось после рождения дочери. Муж принес шоколадку и разломал на мелкие кусочки – для нее и сына. Пища богов. Ей никогда не забыть того первого квадратика. Как он таял на языке. Как она взяла и второй, и третий, пока муж не передумал и не отнял. Но он не отнял. Просто сидел и смотрел, как она ест шоколад. Тогда она впервые подумала, что все же не безразлична ему. Она не понимала, почему он сам не ест, хотя отлично знает, как это вкусно, но ничего не сказала. Она никогда не разговаривала с ним без надобности, поэтому их брак и продержался так долго. В их браке не было любви, но он не рухнул, потому что она всегда следила за языком, не давала волю чувствам.

– Пришли, – сообщил сын и распахнул дверцу. Эми забралась на пассажирское сиденье и, все еще вспоминая о своей первой шоколадке, извлекла из пакета коробку с конфетами и протянула внуку. При виде конфет мальчик расплылся в наивной детской улыбке, нетерпеливо содрал целлофановую обертку и открыл крышку – как Эми и надеялась.

Засунув в рот трюфель, он покраснел и застенчиво предложил ей угощаться.

– Нет-нет, это тебе. Но мне нравится смотреть, как ты ешь. Давай же, бери еще.

Корея, лето 1943

Хана долго лежала неподвижно. Промежность пылала болью. Между ног было мокро, на Хану навалился страх. Может, она истекает кровью и скоро умрет? Она медленно села, не решаясь посмотреть вниз – на то, что он с ней сотворил. Усмиряя боль, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула через нос. И еще раз. Когда дыхание выровнялось, она опустила взгляд. Кровь, но и еще что-то вязкое, густое. Именно от него это ощущение влажности, не от крови. Она вовсе не умирает.

Хана промокнула между ног платком. Каждое прикосновение отзывалось в голове новой болью. Это то самое изнасилование, о котором рассказывала мать. Хана закрыла глаза, мечтая, чтобы случившееся оказалось кошмарным сном, от которого она скоро очнется.

Железная дверная ручка со скрежетом повернулась, и Хана торопливо натянула ситцевые трусы и нейлоновые чулки. Наперекор боли заставила себя сдвинуть колени и настороженно встала, ожидая, что на нее снова набросятся.

– Шевелись, нам нужна эта комната, – буркнул конвоир и отвел ее обратно в маленькую каюту к остальным пленницам.

Хану встретили вопросительные взгляды. Ничего не говоря, она пробралась в дальний конец комнаты, уткнулась лицом в стену, чтобы ни на кого не смотреть. Она чувствовала взгляды на себе, но ей было все равно. Солдаты выбрали двух девушек, и дверь снова захлопнулась.

Вскоре поднялся встревоженный гул, женщины обсуждали, чем там занимаются солдаты. Некоторые пытались расспросить Хану, что с ней случилось, но остальные поняли и так, и в каюте набирали силу причитания. В дверь с силой грохнули кулаком. Тут же воцарилась тишина.

Хана прятала лицо в ладонях. Она не сомневалась, что достаточно взглянуть на нее, и сразу станет ясно, что с ней стряслось. Наконец-то пришли слезы. Она задержала дыхание, насколько могла, сосредоточилась на желании глотнуть воздуха. Зародившиеся в горле рыдания отступили, и Хана судорожно вдохнула.

Между ног все еще горело огнем. Хана старалась не думать о боли, но снова и снова видела голые ляжки Моримото и остальное. Она зажмуривалась, давила на веки, пока перед глазами не начинали мерцать белые всполохи, заслонявшие эту картину. Когда ей показалось, что глаза вот-вот взорвутся, прямо в ухо ей прошептали: