Гавриил Гераков - Путевые записки по многим российским губерниям

Обедали дома; в семь часов, по приглашению видели службу Индейцев идолопоклонников; нас ввели в крошечный садик, посадили на давки, покрытые коврами; старик Собра Бондасов и лепообразный племянник его подали нам цветов; чрез полчаса, по звонку, нас просили выдти, повели в третий этаж огромного каменного дома; вошед в маленькой покой, половина коего на поларшина возвышена и покрыта коврами; нам двум подали стулья; мы чинно сели, не говоря ни слова и не улыбаясь; тут же стояли у возвышения Конно-Егерского полка Маиор Италиянец, Граф…. и какая-то несносная Француженка, содержательница пансиона, вышедшая здесь замуж и какие-то другие дамы; все они беспрестанно говорили, смеялись и мечтая, что мы не понимаем по-Французски, гуляли на наш счет, взирая на наши смиренные лица, и чтоб более досадить, стали перед нами; мы будто не замечая, отодвинулись: тогда одна молоденькая шепнула несносной Француженке, и мы спокойно смотрели и слушали службу. Явился жрец в красной шапке или колпаке, в замаранной толстой рубашке, и в таком же нижнем платье, босоног, стал к приставленному к стене, роде ковчегу спереди открытому, наполненному уродливыми металлическими идолами, изображающими людей, рыб, змей и разных гадов, засветил три маленькия восковые свечи, прилепил одну к вершине ковчега и две по бокам; взяв приготовленную курильницу с благовонием, три раза обводил ковчег, род шкапа: глубиною, шириною и высотою не более аршина, три же раза пепел из курильницы высыпал в поставленную на полу тарелку; потом взял две губки, напоенные одна маслом, другая водою, каждую губку обводил три раза около ковчега, и каждую три раза же выжимал в ту же тарелку; с левой стороны ковчега светилась лампадка и несколько свеч желтого воска теплились внутри ковчега перед уродливыми идолами; на правой стороне ковчега, к потолоку прикреплены три небольших колокола. Не более десяти Индейцев были при служении, все в шапках и босоноги. Во все время служения, продолжавшагося с час, священник звонил левою рукою в колокольчик, а правою обводил около ковчега и пел со всеми две ноты, слово Рам, Рам, Рам (Бог), только мы удержали в памяти, а прочия слова не могу вспомнишь; другие звонили в род кастаньет, один не играл, а скрипел на скрипке или гудке теже две ноты, и без-устали звонили в три вышесказанные колокола. Подобной скуки в жизнь свою не ощущал; глаза, уши и обоняние ужасно страдали; однако знаки всех руками крестообразны, и что Жрец всегда три раза обводил и поклоны земные, делаемые ими три раза как будто уверяют меня, что и Индейцы по своему чтут тройственное число; но всего противнее показалось мне, что по окончании службы, неопрятный жрец давал каждому по маленькому кусочку дыни, изрезанной на блюде, поставленном с правой стороны у ковчега на полу, и потом давал запивать золу и из двух губок выжатую жидкость. Мы принесли им свою благодарность; они были очень довольны и насказали нам много приятностей на Русском языке. На дворе уже было темненько; но мы поехали по улицам, где нет ни одного фонаря и ни одной будки, исключая по каналу пять, шесть, построенных Варвацием. Меня уверяли, что в темные ночи много бывает шалостей и беспорядков, и потому собак везде множество, и я в жизнь свою не слыхал столько собачьего лаю и вою, сколько здесь при въезде нашем и во все дни пребывания в Астрахани. В девять часов были дома, и перед ужином в неопрятной бане мылись; помолясь, легли спать. Целые сутки был нестерпимый жар. 10 Июля. В восемь часов встали, и хотя очень жарко, но должны были писать; были у нас кое-кто. С пяти до семи гуляли; как будто в Африке, зной; в восемь обедали; замечательно в Астрахани, что летом, почти во всех домах окна целые сутки заперты ставнями, от жару, мошек, мух и комаров, и у большей части домов, у окон снаружи приделаны железные решетки; хотя будок нет, но у множества домов, коих считается с лачужками около четырех тысяч, стоят ночные стражи разных наций и перекликаются; патрули видны по улицам. Все почти домы имеют лавки, даже в Губернаторском весь нижний этаж в давках; мы всходили на Варвациеву колокольню Собора: виды прекрасные! Легли утомленные рано, но от жару долго спать не могли. 11-го Июля. Воскресенье, с трех часов по полуночи, лил дождь и прибил пыль; за то стало грязно: в шесть часов встали, и поторопились в крестную церковь к обедни, где службу совершал Архиепископ Гаий, более восмидесяти лет, но еще бодр и благообразен. после обедни почтенный старец пригласил нас к себе, подчивал, но мы благодарили: еще восемь часов утра было; глагол умного святого мужа кроток, убедителен, прост, откровенен; дай-то Бог, чтоб все Архиереи пеклись столько о вере, благолепии Церкви и о вверенном стаде. Мы у него видели портреты всех Епископов и Архиепископов, бывших в Астрахани: писаны даже хорошо, во весь рост без уменьшения природы; по его приказанию, показывали нам ризницу; достоверно могу сказать, что подобной нигде не видел, по богатству и множеству. В Успенском Соборе, Царские двери кованого серебра много стоящие, пожертвованы первостатейным купцом Сапожниковым, единственно из преданности к Архиепископу Гаию – прекрасны, и вся церковь красива и необыкновенной Архитектуры; сто двадцать лет как вновь выстроена. Были у Коменданта, Генерал-Маиора, 62-х-летнято Дельпоцо, которого я не видел около тридцати лет: живой старец, память как у молодого, разговор быстрый и умный! Были в Католической церкви, где много Армян и Армянок; чинно происходила служба и чинно все внемлют, не так как в столице. Одиннадцать часов утра и небо прояснилось, показалось солнце, не так жарко, и улицы со скоростию высыхают. Мы дома: я в задумчивости пишу; товарищ мой тоже занят; в это время, доложась, вошел имянитый богатейший купец Сапожников, в гарнитуровом голубом Русском без кушака кафтане, с двумя золотыми медалями на груди, обложенными крупными брилиянтами, ростом велик, седовлас, с большою седою ж бородою, вся наружность привлекательна и значительна, мастерище говорить, и тонко судил, довольно начитан; но так как я обратил разговор на расколы, он с кротостию защищал Старообрядцев, ни когда не упоминая слово раскольник; я ему советовал прочесть Камень соблазна, Минятия; он с благодарностию взял записку; очень доволен был мною, когда я отдавал справедливость, хвалил жену меньшего его сына, которой он еще не видал, а я по Петербургу знаю. Просил к себе, и мы расстались. Астраханская рыбная торговля в руках нескольких богачей; рыба здесь, как говорят, в рот сама идет. Гуляли по грязнейшим улицам; жалко смотреть на лачужки, в таком городе, где бы должно всему процветать. Ермолов еще не был здесь: Грузия его занимает. Обедали в третьем часу, много говорили; товарищ мой не хвалит меня, что я всем правду говорю; что делать? но мне поздно перестать истиною руководиться. В пять часов прибыл Дельпоцо; разумный старик: чего он нам не расказывал! В шесть часов пришел ко мне С. С. Лашкарев, хороший человек, что женат на Лазаревой племяннице, и я оставив товарища, пошел к нему, возобновил знакомство с женою его; познакомился с девицами Ивановыми, богатыми, умными, любезными, острыми; другой раз по выезде из Петербурга пил чай, то есть чрез 40 дней! В девять дома с пером в руках – и день кончился. 12-го Июля. Утро проведено в писании и гуляньи; с Лашкаревым ездили к Сапожникову; проливной дождь; и мы в карете его поехали званые обедать к Коменданту Дельпоцо. Старик рад был, представил нас своей родственнице, тут много обедало чиновников Астраханских: разговор продолжался, до обеда начатый о злоупотреблениях по губерниям, о чиновниках скоро богатыми делающихся, хотя философского камня не нашли; горбатых единая могила исправит! Диоген давно сказал, что воришков ворами называют, а воры первостатейные разумниками именуются; и что большие воры осуждают и ведут на казнь воришков. Вздохнешь и вспомнишь Анахарсиса, которой уподоблял Солоновы законы паутине: большая муха прорвет сеть и пролетит, а маленькая запутается и остается на съедение пауку. Поблагодаря хозяина за угощение, пошел к Лашкареву, где нежный пол очень любезен, кроток и с хорошим воспитанием, особенно две сестрицы, хозяйки. Дома в занятиях: готовимся в Тифлис. 13-го Июля, в пять часов проснулся; хотел кончить письма, не удалось; я за перо, а Сапожников с сыном и зятем в дверь; Дельпоцо так же приехал, товарищ мой пробудился, и мы поехали на Учуг Чаганский, К. А. Б. Кур. на реке Чагане, впадающей в Волгу; дороги, особенно в каретах, несколько верст нельзя похвалить; пересели в катер большой, река волновалась, не люблю; подняли паруса, катер быстро рассекал волны; гребцы хотя Калмыки, но один другого молодцоватее; приехали на Учуги, позавтракали на берегу, сели опять в катер, чтоб ближе осмотреть ловлю осетров и севрюги. Заколы, подобно как на Неве для ряпушек, но крепче; более 200 поймали, менее часу; лодочек было с пятьдесят, в каждой по два человека, во многих женщины, девушки, даже дети, и все в роде вуалей, от солнца и насекомых, в перчатках; искусно и проворно, ударяют рыбу вынырнувшую, деревянным молотком в голову, она скроется и опять вынырнет, ее багрят и тащат в лодку. Признаюсь, пред прочими охотами, эта мне более понравилась. Весело и приятно смотреть. Иные лодочки поймали по семи и более, получают платы за каждую белугу 2 руб. 55 копеек, за осетра рубль пятьдесят копеек, за севрюгу полтину; при нас не было лову белуг; не то время; в удовольствие наше остановили охоту, и все лодочки причалили к берегу к выстроенным анбарам; со скоростию втащили их, с искуством и проворством распластали, отделяя икру, клей, вязигу, солили; при нас паисную икру в десять минут приготовили, и два мешка подарили. Справедливо скажу: порядок, точность, тишина – соблюдены, что доказывает знание своего дела, сына старшего Сапожникова, который сохраняет бороду; но жаль, что в сюртуке, а не в Русском кафтане; в нем виден человек начитанный, имеет дар глагола и математическую ясность в мыслях. Обед, данный Гг. Сапожниковыми, хоть бы в С. Петербурге в первейшем доме, по всем отношениям; и услуга, и чистота отличны. Принеся нашу благодарность, поехали в Астрахань, куда в семь часов прибыли, кончили свои письма; оделись по бальному и в девять часов были уже у Лашкаревых и Ивановых. Тут было более сорока Армянок; почти все хорошенькия, много в национальных платьях, и без перчаток, и пальцы унизаны брилиантовыми перстнями, что очень не нравится; головы хорошо убраны; а то всего лучше – у всех почти глаза огнем наполненные, черные, и все малоречивы, стыдливы, что более привлекает сердца; танцуют большею частию прелестно, исключая Армянской пляски, которой молоденькия не любят, монотонна или единообразна и скучна; то ли дело наша Русская пляска единая в мире, и все Французские, Немецкия, Италиянские, Английские и проч. должны преклонить колена пред Русскою, говорящею пляскою! Товарищ мой танцовал без устали, и все полюбили его, и ваш покорный слуга с первою красавицей, вдовушкой двадцати летней М. М.; урожд. Г., с премилыми девицами С. М. И., С. Я. Б. и с другими. Русские, бывшие тут, должны были уступить преимущество в красоте Армянкам. Музыканты играли без нот до четырех часов, и очень не дурно. Ужин прекрасный, во время которого, я упросил многих снять перстни и оставить старый обычай, носить перчатки; кажется, с благодарностию приняли мой совет, и тем доказали свою кротость. 14-го Июля. – В пятом часу утра, распростясь со всеми бывшими на бале, доехали домой; переодевшись, сели в шлюбку, и в шесть часов переехав Волгу, оставили Астрахань. Экипажи перевезены были на пароме, нас провожали: Лашкарев Сергей Сергеевич, Князь Давыд Меликтанов, сын гостеприимной хозяйки. Горбунов, и другие, снабдили винами и разными съестными припасами. 15-го. В кумской станции, почтовой дом дурен, конюшень нет, жалко смотреть на лошадей, однако почти все хороши; ехали точно Ливийскими полями или степями: зной солнечный, раскаленный песок, и вокруг, кроме обгорелой травы, ни чего не видно; в одиннадцать часов на станции Белое озеро; только и видишь людей при перемене лошадей, и какую нибудь встретить старую женщину; там и сям пасутся верблюды. Калмыки и ужасно нечистые их кибитки обратили со вздохом мое внимание. В каждой кибитке посреди уголья, и мефитический воздух, с дымом, не приятен и глазам и обонянию, дети закоптелые от дыму и солнца, не похожи на людей, точно головешки, – девушки и немаленькия, без покрова, как мать природа произвела на свет; грустно и душе больно; я с ними говорил, подходил близко, и уговаривал жить в избах; на меня смотрели, ни чего не отвечая. Ямщики, не смотря что Калмыки, молодцы. Степь разнообразна и воды – солончаки; мы по готовой соли ехали, ходили, и я лил слезы от благодарных чувств к Богу; как все это приближает к истинному почитанию Промысла; тут-же как бы нарочно, для утешения человеческого, летают или по солончакам глупо, гордо гуляют бабы птицы, лебеди осанисто, фламаны красиво, гуси и утки просто; если бы время, сколько сравнений можно написать. Все сии птицы не приступны по дикости своей; лишь взвидит человека, уже под облаками, а люди спесивые видят, да не хотят видеть себе подобного. В шестом часу по полудни, оставили за собою Астраханскую губернию в Худоцкой станции и въехали в Кавказскую. От С. Петербурга, родных и любезных далеко, далеко! До сих пор проехав более тысячи верст степями, должен признаться, что или за наказание, или из нужды, или по службе, или из прямой любви к отечеству, можно предпринять столь трудное путешествие; однако если кто готовит себя быть полезным отечеству, особенно родясь на высокой степени, тот неоспоримо должен знать свою родину не по Географиям, а самому видеть, судить и достигнув звания деловца Государственного, извлекать пользу из каждой губернии; таковый чиновник заботится о назидании истинного счастья соотчичей, о благе великого Российского народа. 16-го Июля. – Всю ночь в дороге, в шесть часов утра на развалившейся станции Горшкинской, в девять в Адхиханской, где смотритель почты напугал нас о опасности дороги, что вчера к нему вошли четверо вооруженных Персиян, что хотели заколоть, и что он с Татарами, своими ямщиками, напал на злодеев, отнял у одного ружье, которое и показывал нам, а прочие де разбежались; правду сказать, в степях, горах и в глуши, слыша подобные разговоры, родятся незабавные мысли; впрочем на меня, не так-то храброго, никакого влияния не сделало, а на товарища моего и менее того. Бог дает крепость душевную и слабым духом, когда предстоит опасность; мы доехали счастливо до станции Бороздинской. С сей станции в первой раз, шестью козаками были сопровождаемы, с конвоем безопаснее и даже веселее; однако у меня, какое-то новое чувство родилось, в отечестве своем – и не быть без страха! что делать, соседи дикари неугомонные: Чеченцы, Персияне, Кабардинцы, Лезгинцы и другие. Переехали на паромах две реки Прорву и Борозду, впадающих в Терек. В четвертом часу по полудни, при множестве провожатых, въехали в Кизляр; остановились в доме богатого Армянина Ломизова, по письму С. С. Лашкарева, которому он родственник; жарко и ветрено, дорога не слишком хороша, особенно одна яма, лошади по морду в грязи; по моей просьбе, в два часа зарыли яму, и благословения неслись на главу мою, особенно бедняками. Кизляр город деревянный, садов виноградных много; завтра напишу более; только что отобедали в семь часов и кинулись на содому, крайне утомленные от дороги и жару. 17-го Июля. Вчера осмотрели все; жителей мужеского пола около 4000; Армян 3500, Грузинов более 400, Русских 4й человек, есть еще разные пришельцы. Церкви изрядные, а Соборная Армянская – недоконченная, дорога и будет хороша; смета положена более трех-сот тысячь рублей, и большая часть денег нашего гостеприимного хозяина Ломизова, который, по наружному одеянию своему, не обещает своего богатства, чужд светских учтивостей. Осматривая крепость, взглянул на арестантов закованных, присланных Ермоловым; двое из оных так ужасно посмотрели на меня, казалось, что кинжал убийственный в груди моей. Комендант имеет обширные виноградные сады; Городничий Швецов очень хороший молодой человек, был а таможенный начальник. В семь часов утра сопровождаемые шестью козаками выехали из Кизляра. Бог вселил покой в душу мою; шесть станций до Наура, более 150 верст, по палящим степям; такого жару не ощущал никогда; ели два раза под огненным солнцем на знойном песке. Вода везде дурная; в последней станции домики, а в пяти предыдущих небо и песок. На последнюю приехали в десять часов вечера, очень было темно; тут советовали не ехать и что ни кто не ездит хотя и с конвоем; и мне не хотелось, по товарищ мой убедил меня, и тем более я решился, что ямщики Татары пугали, а Русские, смеясь нам ними, опасности не предвидели; перекрестясь усердно, поехали, однако конвой был увеличен. Опасностей конечно много, но – должно Рускому дворянству иметь понятие обо всем, чтоб в последствии уметь рассуждать. 18-го Июля. В час по полуночи приехали в Наур, остановились в казенном доме, поели супу и легли спать на матрасах, принадлежащих квартирующему тут Подполковнику Петрову, Командиру Моздокского козачьего полка; в сие время он был с женою на Кислых водах. В восемь часов были уже одеты, и нас посетил Подполковник Попов, Командир 19-го Егерского полка и Комендант Наурский. Когда, по его желанию, вручил я ему записку о себе, он с радостным лицем приветствовал меня и между прочим говорил: «я вас знаю, вы истинный патриот, и ваши труды с удовольствием читал, читаю и буду читать; вы вашим пером воспламеняете любить отечество и Государя своего. Я краснел; но приятнее было слышать похвалы на линии, нежели в С. Петербурге. Там, нас мода действует на все и на умы, знания и даже на поведение; здесь большею частию правдою руководствуются – ложь мало известна. Церковь одна, жителей 1500. В одиннадцатом часу, поблагодаря за ночлег, пустились далее и проехав быстро с молодцами, Моздокскими козаками 6 7 верст, при благоприятной погоде достигли давно желаемого Моздока, и что ж увидели? Деревянные домики, мазанки, почти все соломою крытые, семь церквей очень небогатых. Комендант Кошырев больной поставил нам караул, что было и в Науре. Мы пошли по городу, доходили до Терека, быстрейшей и прешумной реки; в семь часов обедали хорошо, в доме Ерловой. Купив соломы дорогою ценою, походили еще по городу; мало встречали, а женщины ни одной; многие из них выглядывали из домиков своих; но лишь взглянут, тотчас скроются. Большая часть мужчин поехали на Макарьевскую ярманку, а потому жены их, матери и дочери сидят или дома или в своих садиках, и единообразно проводят время. В десятом часу мы легли спать. 19-го Июля. Понедельник. Комендант Котырев говорил, что, без военных, 7000 жителей в Моздоке, Армян более всего, а Россиян менее; тут живут Осетинцы, Грузинцы, Кабардинцы, Чеченцы и Католики-Армяне. Чеченцы ныне так усмирены почтенным Ермоловым, что нанимаются возить хлеб Руским отсюда в Тифлис и на линию, но всегда страшно вооружены, и всегда провожаешь их как детей; чтоб не нашалили дорогою, команда, хорошо вооруженная, с пушками и с зажженным фитилем. Прибавить должно, что мы ехали от злодеев Чеченцов, от 60 до 20 верст близости, но ничего не случилось. Дорога от Наура до Моздока хоть шаром покати; слева видны в дали горы, и извивистый Терек, есть деревья и множество диких роз, с правой степь, обработанная же степь к Тереку. Сего дня встал в пять часов, написал свой журнал, в восемь пили кофе, потом сел подгорюнившись у окна. Много идей пробежало в голове моей, слезы нечувствительно выкатились, а все от того, что нет вестей из столицы, что не ведаю о здоровье родившей меня, и о близких сердцу моему. Желая рассеять себя, взял читать какое-то вздорное путешествие по Крыму, безымянного Француза. В час сели обедать; Моздокское вино даже хорошо; жары и усталость отняли позыв к еде, три дни ел – чтоб есть, без всякого желания, сего дня как здоровый. Моздокский нежный пол, подобно Астраханским дамам, завернуты с головы до ног в белые простыни. Нашу хозяйку Ерлову наконец увидел в саду запущенном; на мой поклон отвечала поклоном, краснея; на мои приветливые слова ответа не было, повторился только поклон, и девушка её тоже, но с грубостию и ни какой услуги не хотела оказать; хорошо, что у нас все нужное с собою, а то беда; то-ли дело в других городах, так и ухаживают. Нездоровый Комендант Котырев уведомил лично нас, что завтра мы можем пуститься к Тифлису, что он уже свои распоряжения сделал, нас будут провожать около ста человек пеших солдат, с одною пушкою, и шесть козаков, самое сентиментальное, трогательное путешествие! Уложились, в девятом часу предались покою. 20-го Июля. Дождь, сыро, в пять часов встали, в семь выехали; до Терека пять верст, – предурная дорога, новая делается, в два года будет готова и прямее; в девять с половиною, в четыре приема, на дурном пароме переехали; каждого ужас обнимет, видя несколько сотен вооруженных полунагих, с зверскими лицами, загорелых, брадатых Лезгинцев, Осетинцев, Кабардинцев, Киргиз-Кайсаков, Нагайцевь, Татар и других; но мой ужас еще более увеличился, когда меня окружили несколько десяток из оных, и чрез переводчика, просили приказать заплатить им недоплаченное за перевозку хлеба; справедливая, или нет, была их просьба, не знаю; но я, чтоб отвязаться от страшилищ, обещал все желания их исполнить, и чтоб далее от себя отвлечь, указал на молодого по отдаль стоящего, лепообразного моего товарища; они, увидя на нем звезду и кресты, оставили меня и обратились к нему с тою же просьбою; и он им все посулил; они остались довольны; между тем, мы стояли на берегу и с изумлением смотрели, как сии дикари гоняли быков из Моздока чрез Терек. Одна часть гонит быков по Моздокскому берегу, против течения; и вдруг с быками бросаются в Терек, которая быстротою своею стремит их по течению; тогда, видишь бесстрашие их нагих страшилищ, то на быках, то схватясь за рога, крутятся вместе в воде; другие в это время нагие же кидаются с берега противолежащего, где мы стояли, и помогают тем извлечь быков из реки; мудрено описать эту картину, так она необыкновенна; кажется, видишь Американцов в самой дикости своей. Жаль, что единственный Державин скончался: только ему, его великому дару можно бы, в стихах высоких, начертать Терек, и дать выспреннему своему разуму пиитическую пищу. Ныне только и пишут нищенские Баллады, послания, песеньки и подобные безделки. Один Мерзляков поэзиею занимается, а Каченовский учит как писать прозу, и судит как Болтин. Коль скоро наши экипажи, были перевезены, мы сели у редута Александровского, недалеко от берега построенного; тут Комендант Гильденгоф. От сего укрепления до редута Константиновского 33 версты. Половина дороги гориста и не слишком лесиста; малая Кабарда; провожавший нас живой офицер Никанович; говорил, то в лесах водятся кабаны весом в двенадцать пуд, козы, олени, зайцы, много разнородных птиц; но мы видели только диких коз, красиво прыгавших и красивых фазанов. Есть также и другие звери; но злее всех Лезгинцы. Проехав двенадцать верст, между гор, в ущелье, на сырой траве, у колодца, выкопанного Генералом Дельпоцом, обедали холодное, вместе с офицером, и солдаты тоже делали; а козаки на горах фланкерами. В начале сего года, в этом ущельи, на возвращающуюся из Тифлиса почту, в числе двенадцати человек козаков с унтером, напали было несколько десяток Лезгинцев. Горы зеленые зрению приятны, чернозем везде, и ежели бы Лезгинцы возделывали землю, не имели бы времяни убийством и грабежем заниматься, ныне смирнее стали: имя Ермолова страшит их, он не шутит, а смерти предает злодеев. В семь часов по полудни въехали в Константиновской редут, где Комендант Капитан Тимошевский, молодец и очень мне понравился своим образом мыслей. Повар приготовил нам ужин, и мы после оного в казарме тесненькой легли на сено, и крепко заснули; давно я так не уставал; 33 версты мы ехали в коляске, верхом и шли, всего времяни десять часов. 21-го Июля. Встав в шесть часов, хотя дождливо было и грязно, но я осмотрел редут; нельзя сказать, чтоб укрепление было слишком хорошо, и казармы ветховаты; тут стоят две роты и в амбразурах, на платформах, четыре пушки; здесь живут по необходимости как пустынники и вечно в трудах; вот таковая служба – точно служба и заслуживает уважение и награды: всякой день держи ухо остро, а всякой день думай драться. В 8-м часов утра выехали, притой же необходимой церемонии: сто человек пехоты с заряженными ружьями, двенадцать козаков и пушка. Вчера едва доехали на дурнейших, некормленных лошадях, данных нам за деньги в Моздоке. Сего дня на славнейших, едва в час и 25 минуть переехали семиверстовую крутую гору, (цепь сих гор, большая Кабарда): трудность переезда умножилася от трех-дневных дождей, ужасно стало грязно; почтенные солдаты почти на плечах вывезли коляску; в боях, трудах – всегда молодцы. Порутчик провожавший нас, Серро, родом Грек, очень порядочен; жаль что не говорит по-Гречески. Оставя гору за собою, телохранители наши отдыхали и ели, и мы тоже делали. Гора, которую мы проехали, чернозем, с обеих сторон покрыта лесом; дорога сажени полторы шириною, и уже в некоторых местах, солнечные лучи мало доходят, а потому не скоро высыхает гора; однако есть красивые виды, орешник, дикия розы, липа, дуб. На восьмой версте соединяются горы; тут-то было, по словам Серро, несколько нападений на козаков. С сего места дорога до Елисаветинского редута почти хороша, но все-таки горы, между ними есть и долины; по горам с обеих сторон ехали фланкеры, по три козака. Встретили почту из Елисаветинского редута 15 козаков и 15 пеших: такое распоряжение сделано после вышесказанного нападения. У самого редута проехали мост чрез речку Камбедейку; тут на полях, косят солдаты и козаки вооруженные, не смотря что живут мирные Осетинцы – но все злодеи. С правой стороны не оставляют путешественника горы большой Кабарды; слева отлого. В три часа по полудни приехали в Елисаветинский редут, где Комендант Маиор Устинов. 28 верст ехали в коляске, верхом и шли, всего времени семь часов: есть время наговориться, надуматься и наглядеться. В нисенькой казарме с малейшими окнами, только что расположились обедать, приехал из Индии и Персии, чрез Тифлис, Английской Гусарской двадцати-двух летний Капитан Иван Ло; после пяти слов от товарища моего на Английском языке, с видимою радостию сел за наш стол, все хваля, ел в обе щеки, уверяя, что при себе, кроме чаю, ни чего не имеет, и что давно так хорошо не обедал; выпил к горести нашей целую бутылку мадеры: это не шутка в дороге и на Кавказской линии; при нем какой-то смышленый переводчик, Жид или Немец, не знаю; молодой Иван Ло говорил о себе, что хотел; будто рисует, будто пишет свой журнал, я после обеда по-Французски уверял его, что он ни чего не пишет: ибо не спросил даже – у кого он имел честь обедать, и насильно дал ему записку о товарище моем и о себе. Вот так-то ездят иностранцы по России, и потом выдают огромные свои журналы. Горе нам! – В десяти верстах от сего редута живут крещенные Осетинцы в аулах своих, хуже наших презамаранных изб. В 8 часов мы легли спать, дождь лил, грязно, и что за приятность гулять в редуте стесненном; я однако успел быть у Коменданта Устинова: пил чай, и познакомился с его сестрою; се одна дама, которую видел, оставя Моздок. 22-го Июля. В шесть часов утра, уже были мы готовы, отпили и кофе, Иван Ло, Англичанин, тут как тут; простились, семь часов пробило, с тою же церемониею отправились; дорога хороша; проехав верхом и прошед 16 верст, остальные восемь, в открытой коляске, с козаками только рысью поехали в Владикавказ; куда прибыли в час по полудни. Провожавший нас Штабс-Капитан Токарев, препорядочный молодой человек. Дорогою справа Кавказские горы, снежные, при тучных облаках, мало были видны. Вышед из коляски, прямо пошли к Владикавказскому Коменданту, Полковнику Николаю Петровичу Скворцову, человеку хорошему, отличному, кроткому и дело свое исправно выполняющему: так о нем все говорят, и все хвалят. После приветствий, просил обедать; мы с удовольствием остались. Явилась супруга гостеприимного Скворцова, Марья Ивановна, дочь покойного Генерал-Майора Ушакова, двадцати одного года, с четырьмя детьми: прекрасна собою и самого любезного, умного обращения; мать её, лет сорока, приветлива и приятна; обед хорош, и вино тоже; в пять часов мы были в чистом доме; распорядились, оставив коляску и кибитку большую здесь; а самим с егерем и поваром, при одной кибитке, ехать в Тифлис верхом; горько мне было такое учреждение, но нечего было делать; должно повиноваться обстоятельствам. В седьмом часу, мы опять пошли к Коменданту, поговорили и о том и о другом, пили чай; товарищ вскоре отправился спать, а я упрошенный остался ужинать, и чрезвычайно был доволен беседою нежного пола; в одиннадцать часов был у себя, написал журнал, почитал и предал себя, после молитвы, сладкому успокоению. 23-го Июля. Ночь ливнем лил дождь и утро тоже; в шесть часов мы были готовы, а выехали в десять; дождь перестал; грязь ужасная; без пушки, только тридцать пеших солдат и шесть козаков провожали до редута Новинки, который занимает офицер с сорока рядовыми для охранения дороги; шесть верст показались мне шестидесятью; дорога гладка, с лева шумит Терек, вдали со всех сторон горы, и виден снежный и ледяный Казбек. Еще шесть верст и мы в слободе и крепостице Балте; несносная дорога! хотя и красива природа, ни в чем нельзя приятно проехать; я, то пешком, то верхом, то в кибитке, – ужас худо, без вины страждешь, а в хорошем экипаже жаль. Перед Балтою горы лесисты, Терек шумнее и долина противулежащая прелестна. Редут Гайдукино или Максимовка, восемь верст, нестерпимая дорога, каменистая и прерябая : еще шесть верст до крепостцы Лирси; вообще двадцать четыре версты, горы обнаженные, каменные, высотою от трех-сот сажен до версты и более, по крайней мере мне так казались; ехали по подошве оных и пешком, и несколько раз верхом; страшно и трудно; с права ужас наводят горы, с навислыми выступами и с торчащими по бокам большими деревьями, кажется отторгнутся и размозжат путешественника; с дева не перестает шуметь Терек, катает большие каменья; как камешки; дорога шириною от двух сажен и в половину менее; с права как сказал раздавят тебя горы, с лева оступясь полетишь в Терек. В шестом часу по полудни добрались с большим трудом до Ларси; я ужасно утомился, от пешеходства и верховой езды; в сорок пяти лет, и не мудрено; дай Бог каждому выдержать несносный жар, и вдруг, взойдя на горы, проницательный холод; в грязи, в воде, и весь промочен насквозь от дождя и высушен от прямых лучей солнечных; благодарность Богу! я здоров, как молодой. На пути к Ларси, страшно и приятно проходить или проезжать, по крутому берегу сердитого Терека; в двух местах, на несколько сажен, сделана дорога в горе, взрывом пороха: высока, широка и ужасна; над тобою висят две громады ужасающей скалы, высунувшейся от родившей ее горы, если критика позволит так сказать. – В крепостце Ларси Капитан и Комендант с женою и тремя детьми, уступал нам в сажень квадратную комнату: благодарили, не желая стеснить семейство его, и без того стесненного; мы избрали для своего ночлега казарму; в дороге все перенесешь, и Бог дает здравие. Душею жаль офицеров, которые прямо служат, ежечасно в опасностях, не вкушая ни каких приятностей жизни; однако веселы и с мужеством довольны. Смейтесь, критики, а я опять повторю, что дорога по подошве цепи Кавказских гор, узка, гориста, и большею частию дурна. Конечно горы пленительны дикостию и разнообразием; но естьли бы всё сие не сопряжено было с такою опасностию и беспокойством; Казбек виден, но мы не доезжали до него. В жизни раз можно жертву сию сделать по охоте, и то мущинам, служба другое дело, куда пошлют, везде хорошо. Присяга с благородною душею все переносит, с твердостию и без ропота; такими мужами гордится древность; таковы почти все Русские, особенно готовящиеся в военное поприще; таковых я знаю ныне живущих, кои готовы, по велению Государя своего, лететь на край Света, для блага своего отечества. Кто осмелится не почитать истинных военных людей? В Ларси съехалось много чиновников из Тифлиса и Владикавказа с разными поручениями; познакомился с двумя Греками, один Султанин, другой Геракопуло, молодцы. Крепостца выстроена в Тагаурском ущелье, красиво и дико; – в сорока саженях глубины, аул крещенных Осетинцев; я было пошел к ним, но солдаты отсоветовали, прибавя, что они не любят новых лиц, может случиться и беда. Осетинки все почти прекрасны, не смотря, что обгорели, и в изорванном одеянии; лица их правильны и глаза выразительны. В избранную нами казарму с крошечными без стекол окнами, с земляным полом, купили сена и соломы; постлали себе постели и кончив обед и ужин в семь часов, в восемь легли почивать; дождь идет. 24-го Июля. Ночь, на сие число, провели в мучениях; миллионы насекомых терзали нас, особенно черные прыгуны; однако мы крепко от устали заснули, предав себя на съедение; без всякого прибавления, проснувшись в шесть часов, стал одеваться, увидел себя без сапогов, в сапогах: толикое-то множество черных прыгунов! Нечего делать, оделись, и вышли на чистый воздух, солнце освещало окружности велелепно. Вчера от того не доехали до Дарьяла, что громошумящий, быстротечный Терек, силою своею оторвал часть дороги сажени на три; остались на отторгнутом месте гора и Терек. В семь часов утра, товарищ мой, желая удостовериться, поехал к Дарьялу; при нас Терек, с ужасным шумом, оторвал еще дороги на двадцать и более сажен. Первую, как утверждает офицер, бывший у меня кадетом, можно дни в четыре поправить, при двух-стах рабочих, вторую и в месяц мудрено. И так наше желание быть в Тифлисе не выполнилось; признаюсь, для меня и вышеписанных трудностей довольно; в Тифлисе я только и хотел видеть Ермолова и Митрополита Феофилакта; первого знал кадетом, второго и светским и Архиепископом; а впрочем, по словам многих, Тифлис мало имеет достопамятностей. Когда товарищ мой отъехал осмотреть дорогу, я оставался в крепости, окруженный горами, врагами с смертельною скукою; два часа показались мне неделею. Явился товарищ мой, мы поехали, и в четыре часа по полудни возвратились в Владикавказ, по прежней дороге; в пять часов, по милости Коменданта Скворцова, были в бане, отдохнули, и с аппетитом обедали и ужинали в одно время, у него же; все рады были нам, как родным; нет слов благодарить за все попечения! 25-го Июля. Воскресенье; день для души моей приятный: рождение одной особы, которая соединяет в себе качества, достойные подражания [5] Ныне она, за свои добродетели, ликует с Несозданным.Читать дальше