Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее

Как нарциссическая вера в собственное могущество, так и ее ослабление и отрицание имеют выживательную ценность с точки зрения этой теории: первое способствует контролю психофизиологических реакций в задержке удовлетворения потребностей и желаний, второе – мотивирует развитие способности организма контролировать физическое окружение. И то и другое присутствует в психике индивида в пропорции, меняющейся в зависимости от возраста, личности и культуры. Прежде чем научиться говорить, маленький ребенок обнаруживает, что желания без действия – более того, без адекватного действия, – сами по себе не удовлетворяются. Освоению языка, по-видимому, часто сопутствует вера, подобная вере младенца, – в то, что озвучивание желания вызывает его удовлетворение. Так, один из наших испытуемых, возраста 2 г. 2 м., обнаружив, что калитка со двора закрыта на щеколду, до которой он не может дотянуться, явно не предполагал, что своим желанием или криком откроет ее. Но когда он прибегнул к новой для него коммуникативной возможности, сказав «Двей закыта», а калитка не открылась, он был не просто разочарован, но и удивлен. Не только желания, но также слова и крики оказываются не столь могущественными, как внушал ранний импульс; это знание приходит с опытом.

Вера в силу мысли, желания и слова самого по себе отступает лишь постепенно. В раннем возрасте она приписывает аналогичное могущество и другим, безо всякого осознания распределения власти, поскольку «я» и «другой» изначально не были ясно разграничены. Инфантильное неразличение «я» и объекта возникает в контексте давания-получения, представляющего собой зачаточную любовь, и сохраняется в контексте отказа-ущерба, т. е. зачаточной ненависти. Впоследствии, с появлением различения, то и другое предстает неизбежно взаимным: если я ненавижу, я ненавидим(а); если я люблю, я любим(а). Фрустрации, вызываемые социальным воспитанием и необходимостью разделять любовь с другими, будят ненависть, которая обеими сторонами воспринимается как угроза. Благодаря психоанализу этот сюжет стал для нас знакомым и прочувствованным. На данной стадии ребенок отрицает, преодолевает или вытесняет осуждаемые импульсы как чуждые его истинному я, или эго, идентифицируясь с осуждающим родителем и таким путем надеясь сохранить любовь родителя, укрепить свою собственную любовь и усилить свою способность управлять реальностью. Серьезная болезнь или смерть любимого-ненавидимого объекта – родителя или сиблинга, – является ударом по этой еще не достигшей зрелости структуре. Ослабление субъективной ценности собственных желаний еще не достаточно и не стабильно, поэтому произошедшее событие заставляет усомниться во взаимной любви: ребенку кажется, что несчастье могло быть результатом его недоброжелательности, и он боится рикошета на самого себя. Тенденция регрессии в условиях стресса повышает вероятность пробуждения у него инфантильной веры в мощь собственных мыслей и желаний, – в возрасте, когда в норме он уже должен был ее перерасти. Последствие – иррациональная тревога. Именно это, мы полагаем, происходило с Бернардом.

Любовный аспект отношений с родителем часто бывает усилен тем, что исходящие от родителя дисциплинарные ограничения приписываются требованиям супер-родителя – Бога или общества, а родитель воспринимается как любяще-снисходительный посредник между этой инстанцией и ребенком. По этой причине смерть родителя становится еще более травматичной. Чувство вины вызывает тем большую тревогу, что ребенок может ощущать себя теперь никак не защищенным перед судом далекой и суровой власти, от которой родитель пытался его заслонять. Послушание теперь означает для Бернарда: когда не отказываются слушаться Бога.

Наши записи включают один случай смерти отца, где мы поначалу не нашли никаких признаков тревоги или вины. Однако дальнейшее изучение этой записи с точки зрения гипотетической взаимосвязи между гореванием, депрессией и манией у взрослых наводит на мысль, что механизм демонстрируемого ребенком психического состояния вносит вклад также в манию взрослых. Ниже следует запись интервью.

Таблица S.С.Т. 8: ответы Ирэн M (7 л. 8 м.)

Первое, что бросается в глаза в этом протоколе, – явная любовь ребенка к себе и высокая самооценка, которые были отмечены еще до предъявления методики завершения историй. Также привлекает внимание то, что в то время, как она фантазирует о смерти матери и дальнейшей репарации, в ее фантазиях отсутствует смерть отца, который умер в реальности. Она очень необычно завершила историю 2, поскольку идентифицировалась с матерью, а не с одним из детей. Это подтверждает подтекст предыдущего ответа: подходящая для нее позиция – не играть с детьми, а вести себя как взрослая (вязать, заботиться). Однако наиболее поражающая читателя особенность ответов Ирэн – ее воистину садистическое презрение к отцу Мы не находим у нее никаких признаков чувства вины или страха наказания. Смерть отца как будто только усилила ее уверенность в собственном превосходстве над отцовским образом. Поскольку нам ничего не известно об отношениях матери с ее семьей, при анализе поведения Ирэн многие вопросы остаются открытыми. Возможно, когда отец был жив, маленькая девочка хотела, чтобы он обращался с ней как с женщиной, но он не шел ей навстречу. Фрейд в «Печали и меланхолии» писал, что мания – состояние, которое после утраты близкого может перемежаться с депрессией, – характеризуется поведением, напоминающим поведение человека, чья долгая борьба внезапно «увенчалась успехом». Борьба Ирэн с тем, что выглядело как презрение со стороны отца, осталась позади, и в фантазиях она коронует себя. Не исключено, что отношения между детьми предшествовали смерти отца, порождая тогда внутренний конфликт в Ирэн, обусловленный, по сути, ее идентификацией с матерью и поглощающим интересом к супружеским отношениям. Ее презрение к мертвому отцу и довольство собой настолько велики, что едва ли они могут объясняться лишь недавним появлением в доме юного дяди. Она заняла место матери, поскольку теперь у нее есть партнер, а у матери – нет; ее мать уничтожена и только на этих условиях воскрешена в фантазии.