Егор Хаванов - Игра в реальность

Когда комендант закрыл за мной дверь, я заговорил первым: «Мне сказали, тебя зовут Антон. Я Иван. Надеюсь, ты будешь хорошим собеседником, ведь я терпеть не могу глупых людишек».

Он резво спрыгнул с подоконника и направился в мою сторону, протянув правую руку. Дойдя до меня, он дождался, пока я её нехотя пожму, и заговорил:

– Иван, ты любишь животных?

– Конечно же, нет, – ответил я.

– Почему? – спросил он.

– Животные тупые и невежественные создания, но знаешь, что самое страшное, Антошка? Тебя можно так называть?

– Валяй, – разрешил он.

– Самое страшное, что многие люди столь же невежественны, как и животные, а что еще страшнее, они иногда даже хуже них, – рассуждал я, вспоминая, как глупо выглядела мама, когда начала пить по пять литров воды в день, потому что так сказали по телевизору.

– Что такое невежество? – спросил Антоша.

– Ну ты выдал. Тоже мне, гений. Неужели не знаешь? – высокомерно спросил я.

– Нет. Не знаю. У меня просто аномально развит гиппокамп в мозгу. Я запоминаю всё с первого раза до мельчайших деталей, – ответил он.

– Знаю я про гиппокамп. Это область, отвечающая за кратковременную память. Ну так она у меня тоже весьма неплохо развита. Я вообще, судя по всему, развит всесторонне, – хвалился я.

– Я вижу. А в сказках обычно Иваны дурачки, а вот ты нет, – сказал он улыбаясь.

– Ошалел? Даже не смешно. Имя не влияет на человека и никак его не характеризует. А если ты не хочешь и дальше падать в моих глазах, не говори больше такую чушь, – оторвал я, почувствовав при этом небольшой тремор рук и кратковременную слабость в коленях.

– Понял, – расстроившись, ответил он и, снова сев на подоконник, уставился в окно.

Так началась моя жизнь в лицее, в котором я вскоре получил вес как самый умный и способный воспитанник. Мною гордились преподаватели и уважали сверстники, а Антон, напротив, оказался серой мышью, так как действительно не мог ничем похвастаться, кроме своей памяти. Он переживал из-за этого, но старался не показывать вида. Я относился к нему холодно, хоть и чувствовал его собачью доброту, но мои амбиции продолжали расти, и вскоре случился некий инцидент.

Однажды я доказывал преподавателю по космологии, что пространство не пустое, а скорее наоборот. Поднявшись без разрешения и встав у своей любимой первой парты, я безжалостно бил глаголом:

– Виктор Васильевич! Я не согласен с Вами, что пространство – это разряженный вакуум. Если в нём мало материи, это не значит, что он пуст, это значит, что он может состоять из невероятно плотной и упорядоченной субстанции, являющейся своеобразной прародительницей материи!

– Вы, Иван, всё-таки много фантазируете. Всё уже доказано, – сказал он, поправляя свои огромные очки.

– Вы про эксперимент Майкельсона-Морли или…? – спросил я, сдерживая внутреннее недовольство.

– Да, это неплохой пример, – спокойно и важно подтвердил он.

– Виктор Васильевич, ответьте, пожалуйста, что есть материя? – всё еще сдерживаясь, спросил я.

– Это то, из чего сделано всё в этом мире, – ответил он, подняв в аудитории волну смеха, направленного исключительно на меня.

– Каждая элементарная частица – это лишь возмущение всеобъемлющего поля. Неужели Вы настолько посредственны, Виктор Васильевич, что отвечаете мне определением уровня детского сада? – злостно сказал я, выйдя из-под контроля.

– Иван. Прошу Вас, сейчас же выйдите из аудитории. Вон, – нервно сказал он, указав мне на дверь.

Он был зол настолько, что, кажется, не мог больше ничего сказать. А я вообще уже был не в состоянии себя контролировать и, уходя за дверь, выпалил напоследок: «Вы заперли свой разум в догматы учёных, Вы неспособны мыслить свободно. Я выйду из аудитории, но помните, что я умнее Вас». Сказав слово «Вас», буква «с» прозвучала со свистом, потому что мой рот тотчас наполнился пеной. Я поймал себя на мысли, что больше не могу контролировать свой язык, конечности и тело, а взглянув на свои руки, не смог их чётко разглядеть, так как они сильно тряслись. Я всё понимал, но тело не слушалось ни одного моего приказа. Испуганные глаза ребят и уже отошедшего от злобы Виктора Васильевича – это всё, что я видел, пока не отключился вовсе.

Дом, милый дом. Болит язык. Видимо, прижимали указкой, чтобы я его не проглотил. Диагноз – эпилепсия, как прояснила мама. Эпилепсия не лечится, но и не имеет продолжительной и прогнозируемой симптоматики, поэтому, провалявшись дома всего два дня, я снова объявился в лицее.

Виктор Васильевич простил меня и даже немного зауважал, но больше никогда и ни о чём меня не спрашивал, а я и не рвался. Я смирился, что все, абсолютно все окружающие меня люди и даже эти гениальные, на первый взгляд, дети, к сожалению, не умеют широко мыслить. Они все заперли себя в догмы современной науки, а я считал это в корне неверным подходом познания.

Даже невзирая на то, что жизнь снова проучила меня в этот раз, я вновь и вновь осуждал людей и тут же бился в конвульсиях с пеной у нёба.

Мне было еще двадцать, а я, уже имея должность эксперта по международному сотрудничеству в крупной фирме, был направлен в заграничную командировку. Фирма планировала заключить договор с китайскими партнёрами в части поставки нам крупной партии алюминия, естественно, сомнительного качества. Я вёл доклад перед десятком влиятельных китайских бизнесменов, заправляющих алюминиевым вторсырьём и, как всегда, не мог скрывать гордости за свой гибкий и резвый ум.

На один очень, как мне показалось, тривиальный вопрос одного из присутствующих китайских коллег я ответил с усмешкой, чем поставил его в глупое положение перед присутствующими. И вот я лежу на дорогом красном ковре и снова корчусь от судорог. Совещание было сорвано. Как оказалось на следующий день, я настолько разочаровал серьезных китайских коллег своей дерзостью, что они не захотели меня более видеть. Обратившись к моему руководству, они потребовали прислать другого эксперта, на что получили положительный ответ. «Не стоит переоценивать свою значимость», – с грустью констатировал я, узнав эту новость.

Мой запал потух и, вернувшись в отель, я как следует напился и затянулся сигаретой. И вот в пьяном бреду я выловил из пространства мысль: «Это всё неспроста». «Да. Это всё неспроста», – еще раз констатировал я и стал вспоминать случаи, когда кого-то осуждал и ставил в глупое положение. Прокрутив в своей голове десятки таких случаев, я уже точно был уверен, что мой недуг – это мгновенная карма, но тут же возник и закономерный вопрос: «Почему другие люди не впадают в такое состояние, когда делают нечто подобное? Что это за мир-то такой несправедливый, несовершенный? Кто его сделал, или он сам таким возник?» Эти вопросы, прогулявшись по моей голове и не найдя ответов, ушли в пространство…