Гавриил Кротов - Волшебный сок. Повесть об архитектурных подходах к педагогике

– А эти рифмы пригодятся, – заметил Виля. – Даже нашатырь пригодится. Дадим его буржую, не верящему в наши планы, но поражённому их выполнением.

– Говорят, что местный колорит не располагает к осуществлению этих планов.

– Гена, с таким настроением едут в крематорий, а не на творческую работу.

– Нет серьезно, говорят, что там люди крепки и сильны, как медведи, и, как медведи, живут в одиночку, их идеал – святость и благополучие, презирая просвещение, искусство и вообще все новое.

– Это близко к истине. Я прожил всё детство в Николаевске и хорошо знаю быт. Но нам надо изменить его. Новые дома, школа, горячее слово поэта-трибуна – всё будет направлено против «блошино-мушиного знания».

– Пожалуй, что вы правы – сказала Катя, как её стали называть Виля и Гена.

Все они были, примерно, однолетки, и возраст не требовал церемонного обращения.

Виля достал экономическую карту Николаевска, показал проект дворца культуры и приблизительную планировку города.

Катя обратила внимание, что подпись на планировке города была: «Ориентировочный план реконструкции города Сибирска».

– Вы это для другого города составляли план?

– Нет, для Николаевска. Но новому городу мы не оставим имени Николая.

– Сибирск! Да, это сильно и красиво. Вы знаете, у меня голова кружится от вашего плана. Приятно кружится. Он помогает мне почувствовать своё место. Для этого города нужны будут новые люди, а ведь мне придется работать над созданием нового человека.

– Да, – подхватил Гена, – очевидно, поэма будет складываться так: «Пришёл человек-богатырь в далёкую Сибирь, окинул глазом ширь…»

– Понюхал нашатырь – подсказал Виля.

– После чего сел писать статью о режиме экономии и о переходе на семипольный оборот – добавила Катя.

Разговоры не помешали выпить чай и съесть домашнее печенье, а Гена усердно зачистил чайной ложечкой банку с вареньем.

Наконец разговоры потухли, все улеглись спать. Гена вскоре уже сладко посапывал, как ребёнок. Разговор взволновал Вилю, и ему не спалось. Не спала и Катя.

– Виля, простите мне бабье любопытство, расскажите о своей жизни.

Виля рассказал ей свою жизнь, даже про романтические отношения с красивой первокурсницей Верой. Он звал её замуж, звал с собой, но она сказала, что подождёт, пока Виля будет иметь твёрдое положение.

– А ведь знаете, Виля, – сказала Катя, – ваша жизнь очень похожа на мою. Именно «положение» – слово, испортившее мне жизнь. Мне кажется, мой опыт может быть вам полезен… С детства я начиталась Некрасова, Чернышевского, Герцена и мечтала «сеять разумное, доброе вечное». Эта идея фикс привела меня в Академию коммунистического воспитания, организованную Крупской. Вместе со мной учился человек с высоким лбом, длинными волосами и мягкой курчавой бородой, похожий на поэта Надсона. Он знал многое, любой сложный вопрос легко разлагал на первоначальные множители. Он горячо и убеждённо говорил о будущем. Его выступления, остроумие, убеждённость имели успех, особенно у девушек, так что нет ничего удивительного, что я влюбилась, и мы сошлись. Именно сошлись на основе полной свободы личности. Жора – простите – Григорий Васильевич был двумя курсами старше меня и сразу после окончания учёбы получил назначение на должность методиста педагогики при Институте усовершенствования учителей. Он продолжал произносить горячие, остроумные речи, но у него была какая-то робость перед циркулярами Наркомпроса. Циркуляры иногда противоречили друг другу, но Георгий Васильевич именно по очередному циркуляру произносил горячие, остроумные речи. А когда я заметила ему, что он легко изменяет убеждения, откровенно сказал мне: «Убеждение – это роскошь, которую может позволить себе только нарком, а я должен дорожить своим положением. Впереди у меня кандидатская, докторская, звания профессора, академика, и может быть… Не могу же я бросить всё и идти на должность сельского учителя. Перспектива жить в холодной комнате, быть оторванным от культуры, да просто от приличной библиотеки – это перспектива деградации, одичания, опрощенчества, ведущая к самой обычной дикости. Нет, дорогая, я не хочу рисковать своим положением». В результате этого разговора я и очутилась в этом вагоне с назначением в Николаевск… Мне кажется, что вы не любите Веру. Она просто нравится вам, а эти понятия очень похожи друг на друга, их легко перепутать. А слова про «положение» и «обустройство быта» мне лично не нравятся. Простите моё ворчанье. Это от старости и личных неудач, чего ото всего сердца желаю вам избежать. Знаете, есть такая детская забава: «Сунь пальчик, там – зайчик»…

Мерно постукивали колеса на стыках, сладко посапывал Гена, богатырски храпел солидный пассажир.

Утром он поднялся первым и надолго исчез в туалетной. В коридоре уже недовольно ворчали пассажиры. Вернулся он с обильно смоченной головой, мокрая борода слиплась сосульками. Он долго и тщательно вытирался полотенцем, протирал бороду. Потом не спеша причёсывал голову и бороду перед зеркалом. Наконец волосы были уложены прямым пробором, борода солидно размахнулась по сторонам. Пассажир с той же неторопливостью уложил мыльницу, полотенце, зеркало, расчёску. Всё это делалось с такой тщательностью, словно он приклеивал вещи навечно. Так же не спеша застегнул чемодан на все защёлки. Потом достал прямоугольную корзину.

– Разрешите устроиться около вас, молодой человек, закусить малость.

Достав из корзины несколько солидных свёртков, он уложил их на столик. Потом вызвал кондуктора, сунул ему синеватый комочек бумаги в котором легко было угадать трёшницу и приказал тоном, не терпящим возражения: «Мне чайку погуще, в этом пузатеньком чайнике». Потом развернул свёртки в которых были куски мяса, колбасы, курица, солёные огурцы. Нарезав хлеба, пассажир оглядел этот натюрморт словно обдумывая что ещё можно добавить к нему, достал бутылку водки и налил полную кружку.

– Будем здоровы! – пожелал он, кажется, самому себе и выпил крупными глотками с неприятным клокотанием. Выпив, он громко крякнул, и тугой огурец так и лопнул на его зубах. Ел он обстоятельно, неторопливо с какой-то сосредоточенностью, громко разгрызая концы куриных костей и высасывая их.

Кондуктор принёс чайник. Пассажир тем же тоном хозяина приказал ему собрать бумаги и кости. Выпил ещё стакан водки, понюхал корочку и сказал кондуктору.

– Скажи повару, чтобы к двенадцати часам приготовил сотню пельменей, да настоящих, сибирских. Вот, передай ему.

Пассажир порылся в бумажнике и вынул червонец. Кондуктор ушёл, а пассажир начал пить чай, шумно втягивая его с блюдечка и громко отгрызая от большого куска голубоватого рафинада маленькие кусочки. Лицо его покрылось крупными каплями пота, который он вытирал большим платком.