Макс Рашковский - Израиль в душе русскоязычного еврея

Однажды Талян встал предо мной на безопасном от няни расстоянии, запрыгал на одной ноге и запел гнусавым голосом:

Он успел повторить этот куплет дважды и быстро ретировался, так как няня уже направлялась к нему. Няня тогда сказала, чтобы я не слушал этого придурка, однако песенка Таляна глубоко запала мне в душу. Единственное, что меня немного утешило тогда – няня полностью была на моей стороне. Однако, много лет спустя, когда начался массовый исход евреев из Советского Союза, я услышал, как досужие тётки на дворовой скамейке возмущались еврейским «предательством». Моя няня была среди них, и она сказала: «Та нэхай воны вжэ уси выйидуть». Мне было очень больно услышать такие слова от фактически родного человека.

Но это было потом, а тогда, озадаченный песенкой Таляна, я ничего в ней не понял. Конечно, я уже знал, что слово «жид» – обидное слово. Этим словом Талян частенько обзывал Ицыка, но Ицык обижался недолго, и снова крутился рядом. Всё остальное в этой песенке долгое время казалось мне бессмысленным набором слов. Подсознательно я чувствовал, что в ней заложен какой-то смысл, тщетно стараясь этот смысл уловить. Вскоре после этого случая Талян исчез из нашего двора; из подвала их куда-то отселили.

Началась моё обучение в средней школе, поскольку начальную школу я закончил в эвакуации. Учился я неплохо, хотя в отличниках никогда не ходил. В школьные годы запоем читал художественную литературу, читал без разбора всё интересное, что попадало в руки. Можно сказать, что все свои знания я почерпнул из книжек. В школе нас воспитывали в советском духе, прививая коммунистическое мировоззрение. Тогда, в годы моей юности, я был убеждённым интернационалистом и нисколько не сомневался в том, что моё национальное происхождение никак не может повредить мне в будущем.

Наиболее отвратительные акции государственного антисемитизма тогда только начинались. Назревало «дело врачей», и в мою душу впервые закралось подозрение о том, что советское государство больше сочувствует таким как Талян, нежели таким как я. А в ушах звучала песенка Таляна. Я снова и снова повторял её слова. Мне долго казалось, что эта бессмысленная тарабарщина составлена наподобие детской считалочки, но не безобидной. И вот однажды я прочитал о еврейских погромах в Молдавии и на Украине. Сама информация о погромах меня не удивила. Поразила изощрённая жестокость погромщиков. Обвинялись боевики «чёрной сотни» и петлюровские вояки. Кто-то из них придумал такую незамысловатую шутку. На трупах замученных евреев вспарывали животы и в образовавшуюся полость набивали дохлых мышей, дохлых крыс и тому подобное дерьмо. Трупы на обозрение волочили за лошадьми, за телегами и даже за автомобилем. И я сразу всё понял, всё встало на свои места. Оказывается, память народная сохранила эту картинку прошлого в той самой песенке, которая так долго не давала мне покоя. И эта песенка проросла в душе Таляна. Талян спел её как мечтатель, который видит меня разрезанным, набитым говном и зашитым ниточкой. Конечно, после такой процедуры я не буду сердитым, потому что буду мёртвым.

Оставался ещё один вопрос. Оказывается, для таких людей, как Талян, живой «жид» является «сердитым» и, следовательно, несёт какую-то опасность. Какую?! Очень многие евреи в Советском Союзе заслужили всенародную любовь, употребив свои жизни для служения людям страны, которую считали своей. Конечно, среди евреев было немало сволочей, но смею утверждать, что среди русских, украинцев, белорусов и других «братских народов» их было не меньше, а возможно и больше. Так чем же были опасны евреи для таких людей как Талян Смаглюк? Ответа на этот вопрос у меня не было. И уже в зрелом возрасте мне рассказали анекдот, который расставил всё на свои места. Потом я много раз слышал этот анекдот, причём в каждом новом пересказе фигурировал новый герой: железная леди Маргарет Тетчер, Уинстон Черчилль, русский философ Бердяев. Герой анекдота спрашивал и сам себе отвечал: «Вы знаете, почему я не антисемит? Потому что не считаю себя хуже евреев». Оказывается, такие люди, как Талян Смаглюк, постоянно чувствуют свою ущербность в сравнении с евреями, и это чувство порождает в них страх и звериную злобу.

Судьба ещё раз свела меня с Таляном. Мы с одноклассниками часто бегали в соседний двор, где на расчищенной «развалке» была устроена спортивная площадка с волейбольной сеткой. Команды комплектовались стихийно, в болельщиках недостатка не было, и волейбольные сражения разгорались нешуточные. Однажды среди игроков я увидел Таляна. Он повзрослел и вытянулся, во рту у него сверкала «фикса» из белого металла, но это был всё тот же Талян. Играл он плохо, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. На правом крае у самой сетки играл красивый, плечистый парень высокого роста. Играл результативно. И вот, когда мяч оказался у него в руках, Талян вдруг заорал: «Эй, жидёнок, пасуй мне!». Парень, не обращая внимания на этот вопль, пробил блок и, когда игра приостановилась, быстро приблизившись к Таляну, врезал ему в левый глаз. Глаз у Таляна мгновенно заплыл и стал лиловым. Талян истошно завопил, но дать сдачи не посмел, повернулся и быстрым шагом пошёл прочь. Парня предупредили, чтобы он ушёл от греха подальше, но, видимо, гордость не позволила ему сделать это, он остался. Игра продолжалась. Минут через десять в дальнем конце двора появилась группа молодых людей и направилась к площадке. Впереди выделялся невысокий коренастый парень с толстой круглой мордой, рядом шёл Талян. Толстомордый коротко спросил: «Кто?». Талян пальцем указал на симпатичного парня. Группа подошла к парню, толчками оттеснила к стене, затем плотно окружила его и закрыла своими телами. Послышались глухие удары, но не было видно, кто бил. Так продолжалось минут пять, затем из толпы появился толстомордый и что-то скомандовал. Группа, по-прежнему плотная, отделилась и открыла парня, прислонённого спиной к стене. Вместо лица у него была красно-синяя подушка, вместо глаз – узкие щели, а из того места, где был нос, текла кровь. Группа молодых людей вместе с толстомордым и Таляном молча удалилась в том же направлении, откуда пришла. Парень, пошатываясь, побрёл прочь. Больше я никогда не видел ни этого парня, ни Таляна.

Это происшествие произвело на меня удручающее впечатление. Если бы парень своевременно покинул площадку, ничего бы не случилось, но он остался, не желая пасовать перед Таляном и его компанией даже ценой разбитой физиономии. Где-то в глубине души я его понимал, вместе с тем я впервые понял, что живу в обществе, где нечто подобное может случиться и со мной. Тогда на волейбольной площадке я испытал липкий, рабский страх – это было отвратительное чувство незащищённости. Потом я часто уговаривал себя, что с этим можно жить. Ведь ещё Фейхтвангер утверждал, что не каждый подлец – антисемит, но каждый антисемит – подлец. А поскольку я оптимист по натуре, то успокаивал себя тем, что подлецов значительно меньше, чем порядочных людей.