Макс Рашковский - Израиль в душе русскоязычного еврея

© Макс Рашковский, 2021

ISBN 978-5-0053-0582-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моё раннее детство в одесском дворе крепко запомнилось мне, поскольку нашёлся дворовый хулиган, отличивший меня по национальному признаку. Я долго не понимал, почему он выбрал именно меня, поскольку во дворе бегали и другие еврейские дети. По-видимому, моя внешность благополучного маменькиного сынка располагала к этому. Помню, как это было больно, и как эта боль породила недетские вопросы в моей детской голове. Взрослея, я находил ответы на некоторые из них, но появлялись новые вопросы, и число вопросов ещё долго превышало число ответов.

Я много читал, и в моей душе поселилось множество литературных образов. Точно не помню, когда это случилось, но у меня начались явления образов библейских, образов Фейхтвангера, Шолом-Алейхема, Бабеля. Я беседовал с ними, задавая вопросы и получая ответы. Постепенно, из этих бесед нарисовалась логически стройная картина, и эта картина мне понравилась. Когда я репатриировался, картина пополнилась израильскими впечатлениями. Я скромно подумал, что такая картина может понравиться ещё кому-то. Так появилось первое желание писать. Я долго сопротивлялся этому желанию, понимая, что обреку себя на кропотливый и неблагодарный труд, и всё же начал эту работу, поверив словам классика, что писать так же, как и, простите, пи’сать нужно тогда, когда уже не можешь.

Бытовой антисемитизм – отвратительное явление, но особенно страшно, когда оно ранит детскую душу.

В память врезались мне ощущения в шестилетнем возрасте. Была война. Завывала сирена воздушной тревоги. Мама хватала меня на руки, быстро одевала и спешно несла во двор. Бомбоубежища не было, люди толпились в парадном подъезде. Через решётку над входной дверью наблюдались яркие вспышки в ночном небе, и кто-то рядом сказал: это стреляют зенитки по вражеским самолётам. Затем память рисует картину у морского причала. Широкий качающийся дощатый трап перекинут с берега на борт небольшого судна, по нему разношёрстной непрерывной толпой бредут усталые люди. Хорошо помню женщину, которая из последних сил тащила огромный чемодан, потом, видимо отчаявшись, тут же на трапе раскрыла его, взяла несколько вещей самых необходимых, и толчком ноги сбросила чемодан в воду. Мы долго плыли на этом кораблике и, наконец, переселились в теплушки товарного поезда. Ехали целую вечность, и в поезде я, кажется, тяжело болел. Из этого путешествия в памяти сохранилось только постоянное ощущение голода.

Место, куда мы приехали, показалось очень странным. Люди разговаривали на непонятном языке и поголовно носили тюбетейки – маленькие шапочки, украшенные вышивкой. Солнце палило нещадно, через какое-то время я сильно загорел и уже не отличался от тамошних ребятишек. Эти ребята оказались общительными, и с ними я быстро нашёл общий язык, причём их узбекский язык я усвоил мимоходом без усилий.

На всю жизнь запомнилось происшествие, случившееся со мной и моей няней. Да, у меня была няня. Звали её Маша. В довоенной Одессе, через год и десять месяцев после моего рождения, Маша домработницей пришла в наш дом. Тогда это была ещё совсем молодая женщина. Она приехала из деревни, где у неё после неудачных родов умер ребёнок, а затем ушёл муж. Накопившиеся материнские чувства она выплеснула на меня. Она оставалась членом нашей семьи до конца своей жизни, это была её семья. И вот однажды я стал обладателем двух рыболовных крючков, которые тогда были большой редкостью. Соорудив удочку из длинной палки и прочной нити, я собрался ловить рыбу в быстрой горной речке, протекавшей неподалёку. В таких походах меня всегда сопровождала няня. Я устроился с удочкой, видимо, не в том месте, потому что рыба не клевала. Примерно через час рыбалка мне наскучила, было жарко, и я решил искупаться. Речка была быстрая и холодная, плавать я не умел, поэтому, судорожно цепляясь пальцами ног за каменистое дно, осторожно передвигался на более глубокое место. Сердце моё колотилось, неприятно сжимаясь от страха, но какая-то неведомая сила тащила меня дальше. Внезапно дно под ногами исчезло, меня закружило течением и понесло вниз. Кажется, я успел крикнуть и с головой ушёл под воду. Всё дальнейшее я помню плохо. Рядом оказалось взрослое человеческое тело, нас кружило какое-то время, потом мы застряли. В полусознательном состоянии я почувствовал, как меня тащат под руки. На берегу под солнышком я окончательно пришёл в себя и увидел рядом мокрую няню, которая руками отжимала подол юбки. Не умея плавать, она бросилась за мной в эту проклятую речку, и тогда я подумал: как же предана мне моя няня. «Тилькы мами ничёго нэ кажы», – сказала няня по-украински.

После этого случая моя жизнь потекла без особых приключений. Вскоре настал конец беззаботным дням, я поступил в школу и оказался под жёстким контролем няни, которая педантично требовала выполнения всех школьных заданий. Неожиданно демобилизовали папу из-за плоскостопия и сильной близорукости, и тогда все заговорили о приближении конца войны. Было много радости и грусти, не знаю чего больше, начались разговоры о возвращении в Одессу, однако возвращение затянулось, и только через год после окончания войны мы вернулись в родной город.

Одесса встретила нас развалинами и очень дорогим хлебом. Наш двор с внутренними постройками сохранился, это был типичный одесский двор. Там были, конечно, такие же, как и я, ничем не примечательные маменькины сынки, но были и выдающиеся личности, такие как Талян Смаглюк и Ицык Паис. Талян был дворовым «авторитетом», от него веяло жутковатой романтикой – ходили слухи, что Талян водится с «чёрной кошкой». Так назывались многочисленные воровские шайки, оживлённо промышлявшие тогда в Одессе. Это был высокий худой парнишка лет тринадцати с удлинённой физиономией и маленькими, остро-колючими, быстро бегающими глазками. Свой авторитет он поддерживал подзатыльниками и подножками, которые мастерски раздавал дворовой детворе. Жил он в подвале вместе с матерью, мрачной худой женщиной неопределённого возраста, изредка появлявшейся во дворе, чаще в пьяном виде.

Ицык был противоположностью Таляна. Это был низкорослый для своих лет, какой-то круглый, но не толстый, очень весёлый парнишка. Он всегда восторженно, с открытым ртом, следил за всеми выходками Таляна, а тот считал его «шестёркой» и иногда использовал в своих проделках.

Меня Талян невзлюбил с первых же минут моего появления во дворе. Его явно раздражала моя благополучная внешность. При первом же знакомстве я получил от него подзатыльник и подножку одновременно. Но, так как рядом была няня, которая в то время повредила ногу и передвигалась с помощью палки, то задница Таляна немедленно познакомилась с этой палкой. Потом уже Талян подбирался ко мне осторожно, он с издёвкой картавя, предлагал мне: «Покушай кугочку, покушай булочку…», на что моя няня резонно отвечала, что сам он с удовольствием ел бы и курочку, и булочку, если бы ему, дураку, кто-то предложил.