Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Но вместе с тем это откровение и будет – и только оно и может быть – «продолжением» христова откровения, «продолженным откровением» – а откровение всегда есть «продолженное откровение».

И только из этой точки – здесь-и-теперь происходящего со-бытия откровения – я и могу «прочитать» откровение, записанное в евангелии, – всегда уже только «из-отсюда»! В этом смысле всякое откровение – это «утраченное откровение» (поразительные слова об этом еще одного безумца – Ницше – Мераб Константинович приводит в лекции о метафизике Арто), «утраченное» и вновь «обретенное» – каждый раз заново и новое, чтобы быть все тем же и одним. Тут вступает новая мерабовская тема: тема «Пруст» – так ее можно было бы назвать, а нам приходится остановиться.

Все последующее рассуждение будет развертываться в рамках «критики психологии», или «критики психологического разума», то есть в рамках критической проработки представлений и самого способа мышления, бытующих в психологии и в психопрактике. Точнее, следовало бы говорить «во множественном числе»: в рамках критик психологии, ибо их – по крайней мере три.

Первая – это критика «естественнонаучного разума» в психологии, естественнонаучной парадигмы исследования в психологии и ориентирующихся на нее форм психологии в составе психопрактик (подобных, положим, той же фрейдовской «метапсихологии»).

Вторая – это критика «психотехнического разума», психотехнической парадигмы, которая в последнее время все больше утверждается не только внутри разного рода психотехнических практик, прежде всего – в психотерапии, но также и как парадигма исследования в психологии.

Эти первые две «критики» сегодня не требуют уже особых разъяснений.

На третьей «критике», которую можно было бы назвать критикой «исторического разума», следует остановиться более подробно. Это – критика самой идеи истории, как она реализуется в рамках «истории психологии» по отношению к психологии, но также и – даже, быть может, прежде всего – как она реализуется внутри самой психологии, в ее понимании тех феноменов психической жизни человека, его сознания и личности, с которыми, собственно, психология и различные психотехнические практики и имеют дело. Потому как сами эти феномены сущностно историчны.

В этом плане можно реконструировать и критически продумывать то понимание «истории» и «исторического» вообще, которое уже налично в психологии и в практиках (точнее: которое «стоит за» ними, ибо оно, как правило, не эксплицировано), демонстрируя несостоятельность этих, уже наличных, бытующих в психологии форм «исторического разума». Несостоятельность не только перед лицом реального опыта истории, или: опыта реальной истории, которым располагают психология и психопрактики и который, в силу этого, как таковой (как опыт истории) не может быть извлечен, но – несостоятельность также и с точки зрения того понимания «истории» и «исторического», который завоеван современной исторической и философской мыслью, равно как и – с точки зрения современной «методологии» исторической работы (слово «методология» приходится брать тут в кавычки, пока без разъяснения причин).

А далее через эту критику можно пытаться нащупывать новое – и с точки зрения мышления, бытующего в современной психологии, во многих отношениях парадоксальное – понимание «исторического», сути исторической работы и самых форм исторической мысли, – понимание, которое не только позволяло бы полноценно извлекать уже реально присутствующий в психологии и психотехнических практиках исторический опыт, но – что, быть может, еще более важно – открывало бы возможность для опыта нового. «Нового» значит здесь: не только неизвестного ранее и из прежнего опыта невыводимого, но также и прежде невозможного (невозможного, кроме прочего – без и вне этого его «извлечения»). «Нового» и «исторического» здесь, стало быть, тоже – в новом, «немыслимом» прежде смысле.

Следует подчеркнуть радикальное различие этих двух типов понимания «исторического», по одну сторону помещая все те различные понимания исторического, которые уже бытуют в современной психологии, даже если иметь в виду самые «продвинутые» в этом отношении образцы, положим, ту же так называемую «культурно-историческую» психологию, а по другую – то новое понимание «исторического», которое еще только должно установиться в психологии, еще только должно быть усвоено психологической мыслью, что предполагает основательную критическую проработку этой мысли и ее радикальную трансформацию.

«Усвоено» – если полагать, что соответствующие образцы и прототипы его по крупному счету уже найдены современной мыслью – положим, в философии, в работах, скажем, Хайдеггера, Мамардашвили или того же Фуко. Возможно, однако, что это новое, должное прийти в психологию понимание исторического – через чтение и продумывание работ этих мыслителей, продумывание ввиду ситуации, сложившейся в современной психологии и в различных психопрактиках, – вообще впервые только еще и должно быть установлено.

Я сказал чуть раньше: «так называемую» культурно-историческую психологию, и это, должно быть, не могло не удивить. Действительно: разве эта – по крайней мере эта – психология не реализует действительно исторический взгляд на человека, и разве в ее случае – уж в ее-то случае – мы не можем говорить это слово «исторический» всерьез, без оговорок, не беря его в кавычки? Если уж не в ее случае, то в каком же тогда другом?

Парадокс, однако, – и для психологов, выпестованных в традициях этой школы, парадокс, должно быть, особенно невероятный, – состоит в том, что и в этой (повторю: так называемой «культурно-исторической») психологии нет сколько-нибудь разработанных представлений об «истории» и «историческом» – таких представлений, которые можно было бы в качестве таковых всерьез принимать сегодня.

И не только – «разработанных», но – никаких!

В одних случаях понятие «истории», по существу, не отличается от понятия «развития» (если только тут вообще есть понятие «развития»), в других же – как, скажем, в известном сочетании «история развития…» – слово «история» вообще означает не больше, чем просто «картина».

Больше того, можно было бы показать, что в «культурно-исторической» психологии не только нет идеи и разработанных представлений «истории», тем паче – образцов исторического анализа, но что современному пониманию «истории» и действительно «историческим» формам мысли в ней просто нет и не может быть места! Что они «выталкиваются» ею, как водой – масло.