Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Нащупывая подступы к этой теме критики «человека желающего» и, стало быть, к чтению Фуко, мы воспользуемся некоторыми ходами мысли Доминика Фернандеса в его книжке об Эйзенштейне. Книжка эта во многом спорная – и в том, что касается интерпретации отдельных сторон и моментов творчества Эйзенштейна и даже корректности обращения с фактами – фактами его биографии (у нас еще будет повод сказать об этом), и в том, что касается общей ориентации этого, по крупному счету – психоаналитического, этюда.

Тем интересней отметить один важный ход Фернандеса в самом конце его книги, где он говорит о неоднозначности последствий собственной – самого Эйзенштейна – попытки самопонимания и разрешения своих психологических конфликтов с помощью психоанализа, то есть, в данном случае, самоанализа.

А следует сказать, что Эйзенштейн не только основательно знал современный ему психоанализ, но и владел им. Владел настолько, что своими конкретными опытами анализа искусства, художественного творчества – как других художников (можно указать, к примеру, на блестящий эйзенштейновский анализ Пиранези), так и своего собственного, – этими своими опытами анализа творчества (как, впрочем, и опытами анализа своей личности, своих собственных психологических проблем, включая и те, о которых ведет речь в своей книге Фернандес) Эйзенштейн, бесспорно, мог бы «дать фору» любому, самому крупному психоаналитику.

Важно при этом: анализа не только «ретро-», но и «про-спективного».

Поскольку даже тогда, когда по форме, по своему прямому и внешнему содержанию это, вроде бы, и был анализ уже готовых и даже чужих вещей искусства, то по своему внутреннему, часто косвенному, но действительному содержанию, по своему положению относительно его собственного творчества и своему значению для него – это есть всегда анализ, внутренне и по сути нацеленный не столько на понимание уже готовых вещей искусства и уже свершившихся (безразлично – своих или чужих) актов творчества, сколько – на понимание текущего, здесь и сейчас происходящего – и всегда своего! – творчества. Анализ поэтому, ориентированный всегда не столько на внешнее этому творчеству его «объяснение», сколько на то, чтобы открывать этому творчеству “дорогу”, его «высвобождать», позволять ему развертываться. Анализ, ориентированный, стало быть, не столько уже даже на «понимание творчества», сколько на «понимание “для” творчества», – анализ, «включенный в» творчество, обеспечивающий его, выполняемый художником для решения своих собственных, актуальных здесь-и-теперь творческих задач.

Так вот, говоря о неоднозначности последствий предпринятого Эйзенштейном самоанализа, Фернандес – пока в полном согласии с точкой зрения самого психоанализа, с точкой зрения Фрейда (в «прогрессивной», как выражается Фернандес, Фрейда «части») – отмечает прежде всего бесспорный и чрезвычайно важный «позитивный» – «освобождающий» – результат этого самоанализа.

Вскрывая смысл – «исторический» или «генеалогический» (в психоаналитическом, фрейдовском понимании этих слов) смысл всяких, в том числе и «отклоняющихся» (в данном случае – «гомосексуальных») форм психической жизни человека и соответствующей его психической конституции, то есть «прослеживая» их психогенез, как правило, уводящий – как к их истокам – к событиям далекого прошлого пациента, вплоть до событий его раннего детства, то есть интерпретируя «смысл» наличного у взрослого человека психологического феномена в терминах так представляемого процесса его образования, или «происхождения», – психоанализ, тем самым, «переписывает» этот смысл в терминах событий, за которые человек уже не несет, не может и потому не должен нести никакой, в том числе и нравственной, ответственности.

Не должен – не потому даже, что это, положим, такие – происходившие в детстве человека, происходившие, стало быть, с ним как с ребенком – события, ответственность за которые, как правило, должен нести не он сам, но скорее другие, взрослые люди, чаще всего его родители, – но также (и, быть может, прежде всего) потому, что события эти (по своему внутреннему для человека – для ребенка – смыслу, по смыслу, который эти события имели и, вообще, только и могли иметь тогда, когда они происходили) оказываются такими, по отношению к которым вообще неприменимы нравственные оценки, во всяком случае – нечто «вменяющие в вину» человеку оценки.

Психоанализ тем самым, говорит Фернандес, «выводит» человека из-под нравственного суда (или – само-суда!), «избавляет» его от проистекающего из этого «чувства вины» и – в этом отношении и смысле – его «освобождает».

Отметив вначале этот позитивный, имевший место и в случае Эйзенштейна, результат его самоанализа, Фернандес затем (и именно этот его ход сейчас важен!) – уже в противовес точке зрения психоанализа, в противовес, как выражается Фернандес, «косной», «консервативной» или даже: «реакционной части» Фрейда, реакционной стороне его мысли, которой Фрейд был обязан просто тому обстоятельству, что и он (как и все) был только человеком своего времени, вместе с другими некритически разделявшим множество (часто ему выгодных, а ныне очевидных) предрассудков обыденного (равно как и профессионального, корпоративного) сознания, – в противовес всему этому Фернандес предпринимает попытку наметить и утвердить во многом альтернативный взгляд на гомосексуальность: взгляд, радикально проблематизирующий, прежде всего, негласно стоящее за всем психоаналитическим подходом к феномену «гомосексуальности» представление о «норме» – ближайшим образом: о норме сексуальной жизни человека, но также – о норме его психической и личностной, в том числе и нравственной, конституции вообще.

Действительно, «несмотря на» все сказанное о «позитивной» стороне психоанализа гомосексуальности, психоанализ берет гомосексуальность не иначе как «перверсию»: с внутренней, психологической стороны – как «аномалию» (то есть как «а-но(р)малию») психического развития, как его, этого психического развития, патологический случай, и рассматривает гомосексуальную психическую конституцию как результат «патогенеза», а в плане внешнем, социальном – как феномен «отклоняющегося», «а-социального» поведения.

Отсюда, собственно, и проистекает практическая – как именно «терапевтическая» – установка психоанализа по отношению к человеку с гомосексуальной ориентацией. То есть установка не просто на «помощь» в разрешении его проблем, но именно – на «лечение», установка по отношению к нему как к «пациенту».

Если здесь и идет речь об «освобождении», то не в смысле достижения свободы «по отношению к» принятым человеком и допускающим сохранение формам жизни, – но всегда в смысле «освобождении от» его прежних, «неправильных», «отклоняющихся» установок, от его «аномальной» психической конституции. Об освобождении, стало быть, всегда в смысле «искоренения» ненормальных форм жизни или их трансформации в сторону «нормы», то есть – об их «нормализации». Иначе говоря, в психоанализе речь идет о «лечении» пациента как о приведении его к «норме» – к «правильной» его психической конституции и, соответственно, к «правильной» сексуальной ориентации и к «правильным» формам поведения или интимной жизни.