Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

При ближайшем рассмотрении, однако, становится ясно, что и этого различения двух планов алхимии недостаточно, что алхимических тиглей всегда на самом деле не два, а три, и что алхимик со своими двумя ретортами – физической и душевно-духовной – сам включен в некий объемлющий алхимический процесс: процесс трансформации, мастером которого является уже не он сам, процесс, который производит не его искусство, не его «тэхнэ», но и – не природа, не «фюзис», а – некое «третье начало». Таким образом, обнаруживается своеобразная «матрешечная» структура вложенных друг в друга алхимических процессов и, соответственно, алхимических «реторт» или «тиглей». Если же попытаться до конца продумать соотношение трех планов алхимической работы, то можно прийти к парадоксальному представлению, что последняя, третья алхимическая реторта, «объемлющая» первые две, оказывается вместе с тем… «вложенной» во вторую!

Говоря строго: «третье начало» алхимиков не есть «сущее». Оно (воспроизводя парадоксальную формулу современного мыслителя) «есть то, что не есть» – то, что внутри самой же алхимической работы и через нее – как имманентное условие ее возможности – само должно снова и снова у-станавливать себя и возобновляться. В каждой точке алхимического процесса, на каждом его шаге.

Человек – это всегда еще не установленное существо

«Человек, – говорил Ницше, – это еще не установленное животное». «Не установленное» – не только и не столько в гносеологическом смысле, в смысле познания того, что есть человек, но, прежде всего, в смысле онтологическом, бытийном: человек есть существо, которое еще не установлено в своем бытии. Но и этот тезис, чтобы быть верным, должен быть более радикальным. В максиму Ницше следует ввести еще одно слово: «человек есть – всегда еще – не установленное существо!» Существо, которое рождается «вторым рождением». Что значит: человек рождается не как «сущее», которое, однажды появившись на свет, может затем просто пребывать, непрерывно длить себя как вещь. Человек должен снова и снова себя устанавливать в качестве такового и возобновлять, вновь и вновь рождаясь заново, проходя через точки столь радикальной трансформации – анаморфоза, – которые следовало бы понимать как «катастрофы» – в том строгом смысле, который придан этому слову в современной математической теории катастроф. Человек есть существо, которое – в качестве такового – всегда заново и, по сути, всегда впервые рождается. Человек – в каждой точке своего пути – есть свой собственный анаморфоз.

Алхимический образ позволяет понять, что не только сам человек – в его «присутствии-в-мире», которое может быть всегда уже лишь «вторым» присутствием, – есть существо, для которого «быть» значит: вновь и вновь себя вторым рождением заново устанавливать на пути «про-из-ведения», или инициации, но – что и самое «начало», из которого он рождается, – та «реторта» или «тигль», где происходит трансформация, ведущая к его рождению, – также «не предшествует» рождающемуся «в ней» Новому человеку, но со-рождается вместе с ним, внутри одной акции, или, быть может, лучше сказать – «со-бытия».

Само это «третье начало», равно как и то, что в ходе психотерапии – как в своего рода «алхимическом» процессе, из этого Начала проистекающем, – вынашивается и рождается, – также есть то, что само на каждом шаге терапевтического процесса возобновляется, – то, рождению чего терапевт должен майевтически способствовать. Способствовать – в со-бытийном смысле – как своему Другому, который вторым рождением в со-бытии ему устанавливается. Само это Начало есть уже не столько «то, что», сколько «тот, кто» – не безличное Оно, но – Другой, Ты.

Индирективная стратегия и путь инициации

Эту трансформацию можно было бы назвать «путем инициации» – в том смысле, который это понятие получило в исследованиях традиционных культур, прежде всего – в работах Мирчи Элиаде. Хотя тут и надо было бы сказать, что «есть инициация и инициация». В контексте того понимания человека, которое сложилось в современной философии, самое понятие «инициации» следует продумать заново, придав ему, быть может, радикально иной смысл, нежели оно имеет применительно к традиционным культурам или даже – в большинстве направлений эзотерики.

Сократ Платона

Пример рождения Нового человека, рождения Вторым рождением – это платоновский Сократ. Сократ Платона – это, конечно же, не тот исторический персонаж, который «родился, учился, женился», которого сограждане встречали то там, то тут – то на базаре, то в веселой компании, – которого супруга поливала помоями и которого, в конце концов, заставили-таки выпить чашу с цикутой. Сократ Платона появляется после смерти исторического Сократа, и – что важно – он рождается после своей смерти, но – не первой (физической и, во многом, «сценарной») смерти, а – «второй», инициальной смерти, о которой он сам говорит в диалогах Платона и через которую – своими медитациями – и проводит его Платон. В этом – поразительная тайна платоновского Сократа, но также – и самого Платона. Сократ рождается в лоне мысли самого Платона, внутри того процесса внутренней алхимии, в котором – и также вторым рождением в качестве Нового существа – рождается и сам Платон. Никто лучше не сказал об этом, чем сам Платон в том месте знаменитой сократовской речи в «Пире», где Сократ и говорит о «духовной беременности». Следует обратить внимание на одно, до сих пор не отмеченное, но исключительно важное обстоятельство: Платон устами Сократа говорит здесь о «разделенной» беременности – о беременности, которой изначально беременен (духовный) Учитель, или Любящий, но которая «разрешается» (так, однако, что она при этом не «закрывается», не «упраздняется») в Ученике, в Возлюбленном, в том Новом существе, которое вынашивается в Возлюбленном и в нем рождается.

Тексты Платона, его мысль, развертывающаяся в этих текстах, и оказываются той майевтикой, тем повивальным искусством, благодаря которому в тигле платоновской души – как его Другой, как его со-бытийное ему Ты – рождается это новое существо: «Сократ Платона». Существо, от которого Платон не просто «узнает» сокровенные истины, но и получает «посвящение». «Реальный», исторический Сократ, как мы знаем, – и это отмечают все биографы Платона, – не был «посвященным» в традиционном смысле слова (пусть бы даже некоторые детали самих платоновских диалогов, хотя бы того же «Пира», и позволяли предполагать обратное) – и, стало быть, не мог дать посвящение Платону. Если, однако, Платон вообще и был посвященным – а он, безусловно, был им, – то это свое посвящение он получил не в путешествиях на Восток или какими-то другими обычными путями, которые, как правило, имеют в виду, говоря о Платоне, – свое посвящение он получил именно от Сократа, но – от того, своего Сократа, рождению которого он сам же майевтически споспешествовал.