Скотт Стоссел - Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

В противоположность идеалам стойкости и сдержанности грядущей Викторианской эпохи в XVIII в. цвет британского общества упивался слабостью своих нервов и даже возводил ее в культ. В ходу было «бахвальство слабыми нервами», выставление себя жертвой собственной нервозности. С 1777 по 1783 г. Джеймс Босуэлл, биограф Самуэля Джонсона, подписывал ежемесячное эссе для The London Magazine псевдонимом Ипохондрик, и в собственном дневнике скрупулезно отмечал малейшие колебания бесконечных эмоциональных и физических симптомов. Босуэлл пристрастно следил за работой своего ЖКТ. «С этого дня следую предписанию мистера [Джона] Локка о регулярном опорожнении кишечника после завтрака, – писал он в дневнике в начале октября 1764 г. – Полезно для здоровья, а заботиться о здоровье крайне необходимо». (Да, того самого Джона Локка, автора «Двух трактатов о правлении» и основоположника конституционного либерализма. Большинство обращается к Локку за политической философией, Босуэлл же – за советами по гигиене пищеварения. Мне, как, наверное, и вам, стало любопытно, как звучала рекомендация Локка, поэтому я ее отыскал в «Мыслях о воспитании», § 24: «Если кто-либо после утреннего завтрака немедленно стал бы возбуждать природный процесс и пробовать, нельзя ли заставить себя иметь стул, то со временем он мог бы постоянным применением данного приема превратить это в привычку» (Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т.3. – М.: Мысль, 1988.)

Различные нервные расстройства считались в то время настолько распространенными, что, несмотря на все попытки объяснить их с точки зрения физиологии, воспринимались как культурное явление в той же мере, что и клиническое. Один выдающийся британский врач утверждал, что «эти болезни уничтожили или заставляют страдать» треть населения страны (Цит. по: Micale, Hysterical Men, 35). (Распространенность нервных заболеваний в это время не ограничивалась одной Англией. В 1758 г. придворный врач Людовика XV Жозеф Ролен писал, что «хандра» стала «настоящей чумой, бичом больших городов [всего континента]».

Неудивительно, учитывая, что панических атак официально не существовало до выхода DSM – III в 1980 г.

Фромм Э. Бегство от свободы. – М.: АСТ, 2009.

Троттер предупреждал, что «эпидемия» нервозности угрожает не только «национальному характеру» Британии, но и государственной безопасности, поскольку ослабленных духом британцев можно захватить в два счета. (Страхи Троттера по поводу эпидемии нервной слабости подогревал разбойничающий на континенте Наполеон.)

Чейн утверждал, что от нервного расстройства, известного как сплин, хандра и ипохондрия (сегодня относимого «Руководством» к обширной категории тревожных или депрессивных расстройств), страдает треть британцев. (Примечательно, что заявленная Чейном статистика тревожности для Англии 1730‑х гг. сопоставима со статистикой Национального института психического здоровья для сегодняшней Америки.)

Ссылаясь на материалы других авторов, Бертон утверждал, что меланхолия (за ней скрывались оба современных диагноза: и тревожность, и депрессия) «настолько распространена в наш безумный век», что «минует едва ли одного из тысячи».

Здесь я с ним солидарен, потому что он открыто заявляет, что исследует меланхолию в надежде ее побороть: «Я пишу о меланхолии, чтобы ей не предаваться» (Anatomy of Melancholia, 21). И сам я пишу о тревожности, чтобы ей не предаваться.

Биограф и историк Плутарх ярко и метко описал, как клиническая депрессия (в нашем сегодняшнем понимании) может повлечь за собой усиление тревожности. Любой, кто мучился тревожной бессонницей, когда тревога уносит сон, а бессонная ночь порождает новую тревогу, признает клиническую точность описания Плутарха. Для человека в угнетенном состоянии духа, пишет он, «любая мелкая неприятность раздувается до гигантских размеров страшным призраком тревоги… Призраки эти преследуют его и наяву, и во сне. Наяву человек не слышит голоса разума, во сне не может спастись от страхов. Его разум всегда дремлет, его страхи всегда бодрствуют. Нигде не скрыться ему от воображаемых ужасов».

Плутарх не был медиком – зато медиком был Гален, родившийся вскоре после кончины Плутарха. Описывая (поразительно близким нашему современнику языком) эпидемию тревоги, Гален говорит, что наблюдал «дрожь в сердце здоровых молодых людей и юнцов, ослабевших и исхудавших от тревоги и подавленности духа», «редкий, беспокойный, прерывающийся сон, учащенное сердцебиение и головокружение» у пациентов, а также «печаль, тревогу, неуверенность в своих силах и ощущение ниспосланной кары».

Порыв как таковой свидетельствует, что многолетние усилия доктора Л. особенным успехом не увенчались: теперь моя зависимость распространилась на химические вещества.

В результате чего образовался целый клубок конфликтующих интересов. В то осеннее воскресенье 1995 г., когда мама попросила у отца развод, отец, силясь спасти брак, впервые за много лет полностью бросил пить и, что было совершенно на него непохоже, согласился на экстренную семейную терапию. До тех пор отец, хоть и платил за психотерапевтические сеансы для меня и сестры, психотерапию презирал. «Как там твоя промывка мозгов?» – спрашивал он меня с ухмылкой после сеансов. Выражение вошло в семейный лексикон, и в конце концов мы с сестрой тоже стали именно так называть наши встречи с психотерапевтом, без всякого уничижительного оттенка. («Мам, отвезешь меня на промывку мозгов в среду?») В 1995 г. доктор Л. (со своей новой женой, няней Дж.) открыл частную практику как семейный психотерапевт, и мои родители начали проходить у них интенсивный курс консультаций (у няни Дж. имелась к тому же лицензия клинического социального работника). Что было бы прекрасно, вот только доктор Л. по-прежнему оставался основным психотерапевтом и у меня (на тот момент 25-летнего). Так что мои беседы с доктором Л. начали принимать примерно такой оборот:

Доктор Л.: Как у тебя дела?

Я: Неделя была тяжелая. Накрыло панической атакой во время…

Доктор Л.: А родители как?

Я: Что?

Доктор Л.: Ты с отцом или матерью разговаривал в последние пару дней? Мама не говорила, она еще встречается с Майклом П.?

Мама не просто встречалась, а уже собиралась с ним съезжаться. Выбитый из колеи маминым уходом, отец начал ходить на сеансы к доктору Л. в индивидуальном порядке. К этому моменту доктор Л. уже мог бы давать нам семейную скидку: полгода семейной психотерапии для обоих родителей, потом отдельные визиты отца по крайней мере раз в неделю и, наконец, мои постоянные сеансы. Чтобы запутать этот клубок еще больше, мама стала так же индивидуально посещать няню Дж.