Артур Ширази - #КрымВсем

– Это Лиза.

Девушка, на которую указал Кит, была молодой – это было видно. Но – некрасивой. Немытые волосы, недружные между собой части лица. Зато большие трогательные серые глаза смотрели прямо и честно.

– Ночь – он указал на болотную ведьму. – На другие имена не откликается.

– А это Потап.

Он повернулся к толстяку, который хмуро тащил за собой по гальке мокрый пострадавший в ходе конфликта стул. Поставив его на центральное место прямо перед огнём и с лучшим видом на море, здоровяк грузно втиснулся в проём между подлокотниками седалища и придавил его собой.

– Ну, а там бегает Кнут, – неопределенно махнул рукой Кит в сторону пляжа и опустился на бревно рядом со стулом Потапа.

– Даже не поминай имени его! – обиженно встряхнул губами Потап.– Здорово, кстати.

Он протянул мокрую ещё руку в сторону Кита и пожал его ладонь, едва попавшуюся в пальцы.

– Да. Очень кстати. – Кит, извиняясь, посмотрел на нас с Лесей. – Поздоровайся хоть с гостями. Артур, его жена Олеся.

– Привет, – буркнул Потап, даже не посмотрев на нас. И тут же продолжил своё:

– Нет, он что это думает? Что все полные люди добрые и покладистые? И на всё согласные, когда просят. Я ему покажу, этому огрызку. Обломаю, и останется от него один сучок.

– Ну, прости его, Потапушка, – лениво подала голос болотная колдунья Ночь.

– Не, не прощу! Я исключение! Я злой! И память у меня великолепная на его беду! Он в прошлом году что сказал мне? «Видеть тебя не хочу! Ты БОЛЬШАЯ ошибка природы!». А ещё потом прошептал Ночь тебе: «Как это я такой БОЛЬШОЙ из мамы вылез? Наверное, порвал её». Говорил так, Ночь? Что молчишь?

– Я не помню.

– Вот. Я же говорил, что память у меня хорошая. Я всё слышал тогда. Слух у меня тоже хороший оказался. И теперь фиг ему, а не прощение!

И Потап снова надуто замолчал.

Я ошарашено слушал. Такой натуральной драмы с первых секунд знакомства я не ожидал. Не чувствуя ещё себя своим в этом кругу, сжав губы, молчал. А когда возникла пауза, виновато наклонившись к уху своего проводника, спросил:

– А почему Ночь?

– Я не знаю, – коротко махнул Кит рукой. – Просто, Ночь. Наверное, потому, что она обычно только вечером просыпается, а днём спит.

– Да нет, – ничуть не стесняясь, влезла в наш перешёпот девушка с нормальным именем Лиза, – песню знаешь: «Здравствуй Ночь, Людмила, где тебя носило, я ж тебя кормила…я б тебя убила» и так далее. О чём песня мы не паримся, а её так-то Людой зовут. Ну и внешность опять же. Вот и Ночь.

Я покивал головой, показывая, что всё понял. Это был первый раз, когда я услышал голос Лизы. Он был у неё изумительно тонкий и чистый. Ну, почти как у Алёнушки в старых советских сказках, которые я смотрел в детстве.

– А, Кнут – почему?

– Фамилия у него Кнутов. – Кит посмотрел на Лизу. Та кивком подтвердила версию.

Интересно мне стало, а как меня бы они назвали между собой? Для этого, конечно, нужно было бы быть близко знакомым как минимум сто лет. Новичкам особые имена не дают, иначе это была бы просто издевательская кличка, которых я не мало собрал ещё со школы. Здесь же, как мне показалось, называли не для того, чтобы обидеть.

Как не крути, уже всё это было для меня экстремально ново и интересно. Маленькая бытовая война, коей я был свидетелем, Людмила-Ночь, трясущая без комплексов грудью, детский, ангельский голос Лизы. И вообще, сам нудистский антураж происходящего. Как мне рассказывал Кит по дороге из Феодосии, в отличии от любителей оголиться, которые теснились непосредственно у коктебельского пляжа, натуристы, как они себя сами называли, стояли в стороне от города отдельными группками, уважая пространство друг друга, и оголенностью своей не светили. Тем более днём, когда запросто можно было сгореть на палящем солнце. При этом для каждого из них было абсолютно естественно полностью скинуть свою одежду, или не обращать внимания на голое тело рядом с собой. Что естественно, то не прячут и не боятся – природная философия этой общности людей, которая рождалась не из распутности, а из простоты и порождала собой открытость всякой природной непосредственности.

Вот и сейчас все жители Свободного города были в некотором роде одеты. На них была разномастная одежка: балахоны, накидки, платки, из под которых, конечно, временами проглядывали голые телеса. На ПашЕ был цветной халат, который делал его образ барским и богемным. И только Тошка сидел полностью голым на тёплой к вечеру гальке, поджав коленки к подбородку.

– Есть хотите? – спросила Лиза, обращаясь к нам.

Мы с Леськой благодарно улыбнулись и, как будто извиняясь, что голодные, согласно кивнули.

– Да вы не стесняйтесь. Если уже сидите за нашим костром, считайте, что свои. А своих всегда накормим.

Лиза быстро разлила в огромные эмалированные тарелки какой-то овощной жиденькой похлёбки, которая, не смотря на свой сомнительный вид, пахла просто волшебно. Я сразу вспомнил, что не ел больше 8 часов. И какой же это праздник, вспомнить, что ты жутко голодный, в тот момент, когда тебе предлагают вкусно поесть.

И вот, мы увлечённо стучали ложками по потрескавшейся эмали старых тарелок и тем напросились на добавку. Кит, сидящий левее меня, рассказывал о своих раскопках. Справа, между мной и Лесей, периодически появлялась Лиза и подкладывала нам в тарелки. Остальные по кругу, ПашА, Тоша, Ночь, слушали молодого археолога, заворожено глядя на живые язычки пламени.

Вечер накрыл долину быстро. Никто не заметил, как сумерки усыпили море, и оно, сонное, тихо шелестело волной, перебирая мелкие камешки у кромки пляжа. Когда подбрасывали дров, огонь становился ярче и тёплым светом касался набегающей воды, и она от этого вздыхала и смущённо отбегала обратно к морю. Было тепло и тихо.

Прошло пару часов. Все уже утомились разговорами и просто сидели, уставившись на огонь. И в этой тишине в темноте звонко послышалось шуршание шагов по гальке. На самом краю светлого круга показалась фигура беглеца Кнута.

– Пота-ап… – тихо позвал он. – Ты… это… Прости меня за стул. Разозлился я.

Потап открыл глаза и грозно скосил их в сторону просителя. Недовольно поджал губы и с полминуты смотрел на Кнута, который смиренно ждал своей участи.

– Садись – тихо приказал Потап без видимых признаков милосердия.

Кнут тут же повиновался и сел как можно ближе к огню между мной и Китом. От него пахнуло свежими водорослями и одиночеством. Он жадно потянулся к тёплому огню нашей компании. А Потап снова закрыл глаза и чему-то улыбнулся сам с собой. Может он посчитал себя победителем в этой ситуации, а может ему и без этого было хорошо сидеть тут. Никто не спрашивал его об этом. Да он, судя по виду, и не нуждался в обсуждении своих чувств.