А. Сметанников - Опыты морально-психологические, философические, etc.

Властные отношения в социальном мире, выражаемые в прихотливой системе формальных и неформальных статусов – сложное производное от иерахических отношений на уровне прямых контактов в повседневности.

Я не может быть непосредственно вынесено в общение. Кроме того, что Я принципиально не вмещается во внешнее воплощение, оно ограничено в своем проявлении аналогич-ными притязаниями других Я. Иными словами, кроме затруднений, связанных собственно с бесконечностью и сокровенностью Я, т. е. внутреннего, есть препятствия, обусловленные неизбежным столкновением интересов воплощения различных Я на участке контактов, т. е. их взаимным сопротивлением. В этом плане эффективность «самовыражения» нередко обратно пропорциональна духовному потенциалу.

Непонимание есть в известном смысле форма защиты и нападения, как проявление предпочтения личностных интересов собственных – интересам другого. Непонимание есть непризнание, отрицание. Мера понимания другого определяется как уровнем интеллектуального, и вообще духовного, развития, так и ситуацией в отношениях. В этом аспекте развитие интеллекта лишает защитной ограниченности, как тупости в восприятии и, так сказать, неторопливости в приятии Я другого. Поэтому люди, принадлежащие обыденности, предчувствуют – вполне обоснованно, – в расширении кругозора и в моральном росте опасность: риск подрыва иерархической устойчивости в кругу духовно косных других, всегда готовых корыстно, не отвечая взаимностью, воспользоваться беззаботно предоставленным вниманием. Отсюда преимущество сосредоточенной на собственных непосредственных жизненных интересах – «крепко сидящей на себе», по выражению Ницше, – посредственности перед беспечно открытым для другого «объективным человеком».

Основание уверенности в себе, самоуважения, чувства собственного достоинства, приятия себя, самодовольства (различие между самоуважением и самодовольством – это отдельная тема), т. е. вообще положительности самоотношения, представления о себе – «тонус», жизненность, интенсивность внутренней жизни. Либо я, по словам Шопенгауэра («В дополнение к этике»), «пуст и шаток», и опасаюсь оказаться разоблаченным в этом, стать «жертвою насмешки и игрушкою всякого мальчишки», – либо имею в себе некое самодовлеющее содержание, делающее меня «веским» и устойчивым в отношениях с другими и составляющее мое соответствие себе (identity) как причастность бытию. «Уверенность в себе» есть почти по определению уверенность в этом содержании, в равенстве себе во времени (т.е., до известной степени, в преодолении времени, стремящегося стереть всякое внутреннее тождество, в успешном противостоянии потоку становления, в усилии быть , причаститься бытию), но также и в способности утвердить это содержание в общении, где оно непрерывно подвергается сомнению, в котором испытываются его действительность, действенность, и связность. Итак, два момента экзистенции: самое содержание, и способность к сохранению и осуществлению его. Душа и характер.

Подавление Я неизбежно в природном порядке коммуникации. Ошибка Маркса и всех его предшественников и последователей в том, что они видят причину несправедливости лишь в экономической эксплуатации. Берут наиболее очевидный симптом иерархических отношений и приписывают ему значение их источника. Разоблачают иерархический характер отношений там, где он явно виден, где он достиг наиболее отчетливого внешнего оформления, институционального и правового, и не замечают его начала, коренящегося в сущности природной коммуникации. Эта ошибка и проявилась при социальном строительстве по марксовым «предначертаниям» (довольно смутным, впрочем).

Бубер, Проблема человека . Апеллирует к идеалу власти как духовного могущества (первое как следствие второго) и почти не говорит о реальности властных отношений. Понимание Ницше, – вместе с «дифирамбической патетикой» – куда ближе к исторической и эмпирической реальности власти.

«Проблема человека» видится Буберу то в сакраментальном космическом одиночестве (ужасавшем еще Паскаля), то в разрушении «органического» социума (воспетого романтиками, – и Тённисом вслед за Гирке). В целом, хотя в книге и встречаются замечательные места, эклектично и слишком отвлеченно, нередко – натянуто и выспренно, с изрядным налетом прекраснодушия, кое-где решительно уже маниловского. Построить балкон, чтоб с него Москву было видать, и чай там пить в приятной компании… Как бы славно!..

Противоречие между личностью и родом в истории.

Посредственность как воплощение родового, природного начала.

Обыденность как преимущественно природная, грегарная жизнь.

Власть. Значение и ценность. Развитие форм.

Иерархия у грегарных животных. «Первобытное стадо». Группы людей («замиренные», П. Сорокин). Интеграция групп (род, племя, союз племен, союз союзов, и т. д., вплоть до государства) и соответствующие ей интенсификация и формализация властных полномочий.

Русская дворянская жизнь в лучших своих проявлениях как один из исторических образцов цветения духа.

Осенних дней томительная прелесть, —

Хрустально-хрупких и лимонно-свежих, —

Сладчайшим нéктаром прольется в душу…

И ветр, мечтаний паруса вздувая,

Закружит в шалом хороводе листья,

Их пламя стылое в веселое мельканье

Калейдоскопа превратит, кудесник,

Как будто жизнь им сообщив иную,

Отличную от прежней, изначальной…

Не так ли и душа прийдет в движенье,

Оставив вдруг, как ветку, эти грезы

И предаваясь вечности всецело,

На встречу к Господу стремясь в невольном беге?..

И в трепете ее пред встречей чудной,

И в расставании с привычной жизнью дольней

Не то же ль будет странное смешенье

Тоски и радости, печали с ликованьем,

Которое в сердцах наших творится,

Когда багрец и золото спадают

С ветвей дерев и травы никнут долу?..

Ах, осень учит умирать нас к новой жизни…

Туман поутру скроет ход светила

И словно саваном оденет город сонный —

И вспомнишь поневоле измышленья

Жестокого фантаста Стива Кинга,

Когда из белой мглы восстанут звуки…

Уж не росу, а иней серебристый

Туман оставит моту-дню в наследство.

Жгут листья, словно бы приносят всесожженья

Таинственному алчному кумиру…

И дым от жертвы опьяняет воздух,

И взгляд его становится стеклянным, —

Сиянье медного роскошного доспеха

Воительницы-Осени, и дали,

Волшебно ясные, зовущие так нежно,