Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Толпа требовала выдачи приора.

Донато Руффоли, обхватив колени Савонаролы обеими руками, отчаянно молил:

— Учитель, беги! Ради пользы Флоренции, беги! Ты еще можешь спастись задними ходами… За ризницей есть дверь; там никто не встретится тебе… Я приготовил платье, какое носят ученые…

На минуту Савонарола задумался над словами Донато, но только на одну минуту. Его остановила фраза «ради блага Флоренции».

К нему подошел монах Малатетса. Он давно уже добивался должности приора и завидовал славе Джироламо. На губах Малатетсы играла странная, недобрая улыбка.

— Разве пастырь, — прошептал он на ухо приору, — не должен предать свою жизнь за овец своих?

Савонарола вздрогнул, улыбнулся и обнял предателя.

— Да, да, ты прав, — сказал он просто. — Я слышал, что народ хочет поджечь обитель. К чему? Я и так отдамся им в руки! Прощайте, братья!

Малатетса обвел монахов торжествующими глазами. Марко-Аврелий и Донато Руффоли плакали навзрыд, закрыв лицо руками.

Монахи по очереди подходили прощаться с Джироламо.

Когда приблизилась к приору стража, Донато сделал попытку не допустить солдат до Савонаролы, но его прикончили прикладом ружья…

Савонаролу арестовали.

В сопровождении монастырской братии он сошел вниз. Его отвели в тюрьму вместе с двумя самыми горячими и деятельными его приверженцами: Доминико и Силь-вестро.

Мрачна была темница Джироламо. Сюда сажали за самые тяжкие преступления. Над тремя доминиканцами назначили следствие. От папы явился генерал доминиканского ордена для ведения процесса.

Причина народного возмущения была устранена, — Савонарола заточен в тюрьму. Казалось бы, что хотя с наступлением ночи должны были прекратиться уличные беспорядки, но на самом деле они приняли еще большие размеры и распространились по всему городу. Дома многих ревностных «пианьони» были разграблены. Разрушили и тот дом, где находила себе радушный приют мать Джироламо, а хозяин этого дома был убит. Приверженцы Савонаролы должны были вытерпеть всевозможные оскорбления от народа, который называл их лицемерными грешниками и кричал, что они должны радоваться, если переживут ночь.

Немногие приверженцы проповедника знали, что участь его решена. Ему не у кого было искать поддержки. Единственный сильный защитник его — Карл VIII — только что умер.

Потянулись томительные, ужасные дни заключения…

Наступил день допроса. Ключи загремели в замке темницы, где помещался Джироламо; тяжелая дверь распахнулась, и на пороге показался тюремщик. За ним виднелась мрачная фигура монаха, одетого с ног до головы во все черное, с надвинутым на глаза куколем.

Проповедника поели длинными тюремными коридорами. Тюремщик проводил его долгим грустным взглядом.

Савонаролу ввели в большую, темную и мрачную комнату — подземелье. Она освещалась только темными факелами. По стенам висели клещи, веревки, блоки, крючья, колеса и еще много каких-то странных орудий. За. черным столом восседал ареопаг судей. При слабом красноватом свете факелов Савонарола разглядел на полу две распростертые фигуры. Они лежали неподвижно и только по временам слабо стонали. Приглядевшись, Джироламо вздрогнул: это были Сильвестро Маруффи и Доминико Буонвиччини. Доминико лежал с закрытыми глазами, и руки его повисли, как плети, по бокам обнаженного тела. Сильвестро смотрел прямо в глаза бывшему приору своим ясным взглядом, и на бледном лице его, у самых губ, запеклась кровь. Юродивый прошептал чуть слышно:

— И я с тобой, братец… довелось…

Эти слова звучали такой трогательной простотой и любовью, что Савонарола не мог удержаться от слез…

Начался допрос. У Джироламо старались вырвать «добровольные» признания:

— Сознайся, что ты служил сатане и хотел ввести в соблазн народ своими проповедями?

Савонарола молчал.

— Ты не признаешь этих обвинений?

— Не признаю.

Судья сделал знак, и два палача скрутили за спиной руки Джироламо и связали их сзади концом веревки, перекинутой через перекладину; другой конец ее был прикреплен к мотовилу. С помощью колеса узника подняли кверху до сводов потолка и затем прижигали Савонароле снизу подошвы горячими угольями. Эта пытка называлась дыбой. От одной встряски во время дыбы можно было сойти с ума. При падении у мученика хрустнули суставы, и из груди вырвался подавленный крик.

Когда Савонарола очнулся, ему прочли показания. Голос фискала (стряпчий, доносчик, следящий за исполнением закона) Франческо Ароне тянул длинную историю, в которой не было ни слова правды.

— Теперь подпиши.

Савонарола отрицательно покачал головой.

Пытку повторяли четырнадцать раз, и показания Савонаролы приходилось подделывать и искажать: он не мог признать за собой еретических мнений в религии, греха в желании блага стране, и только относительно пророческого дара мог поколебаться на минуту. И, подписывая в момент пытки ложные показания, он по окончании ее снова твердо стоял за свою правоту.

Истерзанного, измученного, чуть живого Савонаролу снесли в тюрьму.

Когда Джироламо проносили по коридорам, солдаты, стоявшие на часах у его темницы, глумились:

— Вот едет на колеснице пророк! — говорили они друг другу. — Какое чудо: вместо крови из ран у него течет мед!

Тюремщик вошел к узнику, крепко запер дверь и подошел к ложу Савонаролы. Доминиканец открыл глаза и встретил мягкий взгляд старческих глаз, в которых блестели слезы.

— Святой отец, — прошептал тюремщик, становясь на колени перед Савонаролой, — я думал, что у меня разорвется сердце в то время, как вас водили на пытку… Я принес мазь, — мне дал ее аптекарь из Прато; может быть, она хоть немного облегчит ваши страдания…

Савонарола благодарно взглянул на тюремщика, хотел его благословить, но руки его не слушались, и он мог только прошептать:

— Откуда ты, друг?

— Вы не узнали меня, святой отец? Я не пропускал ни одной обедни, ни одной вашей цроповеди, разве если не мог встать с постели по нездоровью. Но тогда ходила моя жена, мой сын. Они передавали мне все от слова до слова. Вся семья моя теперь плачет о вас… А я благодарю Господа моего только за одну милость: он послал мне счастье быть вашим сторожем и тем хоть немного облегчить ваше заточение. Дайте же теперь я помажу вам больные места моей мазью.

— Спасибо, — прошептал Савонарола, — а я думал, что у меня не осталось больше друзей во Флоренции.

— Остались, святой отец, — возразил убежденно тюремщик, — а отец Доминико и Сильвестро? Они ведь тоже мучаются телом и духом, но еще больше жалеют вас. Они молятся, чтобы Господь подкрепил ваш дух.

Тюремщик смазал больные места заключенному. Савонароле стало легче, и он с мольбой обратился к старику: