Курт Воннегут - Пожалейте читателя. Как писать хорошо

Когда Воннегут преподавал, он обучал искусству создавать художественную прозу. Он настолько привык мыслить как автор и преподаватель художественной прозы, что, готовя «Как писать хорошим стилем» для широкого круга читателей, он добавил под одним из подзаголовков («Имейте смелость вымарывать лишнее») фразу, ориентированную лишь на авторов «фикшн» (редактор ее убрал).

Таким образом, самые драгоценные перлы его мудрости, касающиеся писательства, относятся к искусству создания художественной прозы и к ремеслу романиста.

Вот что К. В. говорил о различии между «фикшн» и «нон-фикшн» в 1970-е гг., когда «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте и «Банда с насосной станции» Тома Вулфа породили течение «новой журналистики», названное так критиками из-за того, что представлявшие его журналисты не делали вид, что являются анонимными или объективными наблюдателями (как всегда было прежде), а сами принимали участие в развитии сюжета:

Теперь я снова убеждаюсь, что тексты, которые принято считать художественной прозой, дают возможность более правдиво сообщать правду, чем Новая журналистика. Иными словами, лучшее в Новой журналистике – это художественная проза. И в той, и в другой форме словесного искусства мы имеем дело с нетерпимым репортером. Однако Новый журналист не обладает такой же свободой действий, как автор художественной прозы: он может рассказать и показать гораздо меньше. Есть места, куда он не в состоянии завести читателя, тогда как прозаик может завлечь читателя куда угодно, хоть на Юпитер – если там есть на что посмотреть.

Думая о новостях и художественной прозе, я невольно вспоминаю, как нам демонстрировали разницу между шумом и мелодией на первом курсе Корнеллского университета, на лекции по физике, это было, конечно, уже очень давно. ‹…› Профессор кинул узкую доску длиной примерно как штык в шлакоблочную стену аудитории. «Это – шум», – пояснил он.

Затем он взял еще семь досок и быстро кинул их в ту же стену, одну за другой, словно цирковой метатель ножей. И доски пропели первые ноты известной песенки «У Мэри был барашек». Меня это прямо-таки сразило.

«Это – мелодия», – провозгласил он.

В общем, художественная проза – это мелодия. А журналистика, будь то новая или старая, – это всего лишь шум [77] Vonnegut, Wampeters , preface. .

А вот что он сказал много лет спустя:

С годами я становлюсь все более дидактичным. Я высказываю то, что на самом деле думаю. Я не прячу идеи словно пасхальные яйца, чтобы читатели их разыскивали. Теперь дело обстоит так: если у меня возникает идея, если что-то мне становится ясно, я не встраиваю это в роман, а просто пишу это в каком-нибудь эссе – как можно четче и яснее [78] Vonnegut, Wampeters , 281. .

На мой взгляд, шум есть шум, а музыка есть музыка, в какой бы то ни было форме. Многое в эссеистике Воннегута – чистая мелодия (к примеру, то же «Вербное воскресенье»). То же самое касается основного массива его художественной прозы. Во всем этом звенит воображение, поет остроумие и истина.

Речь тут идет, конечно, о том, что он шлифовал и публиковал. Есть ведь и отвергнутые наброски.

Если вы писатель, вам необходимо беспокойство о теме, которая «будет небезразлична и остальным». Это ваш главный инструмент, и он важнее, чем карандаш, ручка, бумага, компьютер. Ваша душа должна просить вас заняться этой темой – иначе зачем вообще браться за столь трудное дело?

Писать трудно. А хорошо писать – очень трудно. Для этого требуются отвага и упорство.

«Надо очень долго над этим сидеть, – говорил Курт. – Это физически некомфортно, это вредно для здоровья – так подолгу сидеть. И это вредно в социальном смысле – так долго быть одному. В общем, паршивые условия труда. Никто пока не придумал, как их улучшить» [79] McLaughlin, “Interview,” 73. .

Тут самое время дать определение термину «писатель». В «Механическом пианино», первом романе Воннегута, «шах Братпура, духовный владыка шести миллионов членов секты колхаури», едет в лимузине вместе с доктором Холъярдом из Госдепартамента Соединенных Штатов [80] Здесь и далее «Утопия 14» («Механическое пианино») цитируется в переводе М. Брухнова. . Заметив на улице красивую девушку, шах приглашает ее в свой лимузин, полагая, что она – секс-рабыня, каковой она была бы в его собственной культуре, где существуют лишь рабы и элита. Девушка садится в машину, но вид у нее «довольно несчастный» – по мнению Холъярда, который в конце концов объясняет гостю: она знает, чего хочет от нее шах, и вполне согласна, поскольку проблема в том, что муж у нее писатель и у него нет «классификационного номера», необходимого для устройства на работу.

– Тогда как же вы можете называть его писателем? – спросил Холъярд.

– Потому что он пишет, – сказала она.

– Дорогая моя девочка, – отечески пожурил ее Холъярд, – если судить только по этому, тогда мы все писатели.

Возможно, вам, дорогой читатель, тоже пришло в голову нечто вроде этого холъярдовского замечания. Воннегут написал процитированную выше сцену в конце 1940-х. Если его персонаж мог изречь это тогда, только представьте себе, что бы он сказал сегодня, когда все мы пишем невероятное количество текста – беспрецедентное для истории человечества! Мы строчим посты в блогах и электронные письма, мы логинимся, чтобы прокомментировать чужие тексты. Мы «болтаем» в чатах с помощью пальцев и с помощью них же ведем онлайн-обсуждения со специалистами. Мы твитим и обмениваемся эсэмэсками. И, конечно, «очень долго сидим» за компьютерами.

Стало быть, все мы – писатели?

Вернемся к сцене из «Механического пианино»:

– Два дня назад у него был номер – У-441 [говорит девушка].

– Фантастические рассказы, начинающий, – пояснил Холъярд Хашдрахру.

– Да, – сказала она, – и этот номер должен был сохраняться за ним, пока он не закончит своей повести. После этого он должен был получить либо У-440…

– Квалифицированный работник в фантастике, – сказал Холъярд.

– Или У-225.

– Общественная информация, – сказал Холъярд.

‹…›

– Два месяца назад он передал свою законченную рукопись в Национальный Совет Искусства и Литературы для получения критических замечаний и прикрепления его к одному из книжных клубов.

‹…›

– Во всяком случае, – сказала девушка, – книга моего мужа была отвергнута Советом.

– Плохо написана, – холодно заявил Холъярд. – Стандарты очень высоки.

– Великолепно написана, – терпеливо сказала девушка. – Но она на двадцать семь страниц превышала максимально допустимый объем. ‹…›