Курт Воннегут - Пожалейте читателя. Как писать хорошо

– И, кроме того, – продолжала девушка, – она была посвящена антимеханической теме.

У Холъярда брови поднялись высокими дугами.

– Ну, знаете ли, с чего бы тогда они вдруг стали ее печатать! И что это он о себе возомнил? Господи, да вы просто должны благодарить судьбу за то, что он сейчас не за решеткой как защитник и пособник саботажа. Неужели он и в самом деле считал, что найдется кто-нибудь, кто все это напечатает?

– А он не думал об этом. Он чувствовал потребность писать и писал.

– Почему бы тогда ему не писать о клиперах или о чем-нибудь подобном? Или книжку о старом добром времени на канале Эри? Человек, который пишет о таких вещах, работает наверняка. Очень большой спрос на эти откровенные темы.

Она беспомощно пожала плечами.

– Я думаю, что его никогда по-настоящему не волновали клиперы и канал Эри.

– Он у вас какой-то неприспособленный, – брезгливо сказал Холъярд.

‹…›

– ‹…› Мой муж говорит, что кто-то просто обязан быть неприспособленным; что кто-то просто должен испытывать чувство неловкости для того, чтобы задуматься над тем, куда зашло человечество, куда оно идет и почему оно идет туда [курсив мой. – С. М.]. Отсюда-то и все неприятности с его книгой. Она поднимала все эти вопросы и вот была отклонена. Тогда ему было приказано заняться общественной информацией [81] Kurt Vonnegut, Player Piano (New York: Delacorte Press, 1952), chap. 24. .

Итак, писатель – тот, кто готов испытывать чувство неловкости (или испытывает его изначально в силу своей природы), достаточно сильное, чтобы «задуматься над тем, куда зашло человечество, куда оно идет и почему оно идет туда». Писатель готов пойти на риск, связанный с этими размышлениями, потому что его именно до такой степени волнует избранная им тема.

Тридцать пять лет и десять романов спустя Воннегут заставляет своих персонажей, бывалого романиста (Шлезингера) и начинающего биографа (миссис Берман), обсуждать те же проблемы:

– Каждый считает, что может стать писателем, – сказал он [Шлезингер] с легкой иронией.

– Попытка – не преступление, – отпарировала она.

– Преступление – думать, что это легко, – гнет он свое. – Но если всерьез подойти, быстро выясняется, что труднее занятия нет.

– Особенно когда вам абсолютно нечего сказать, – возразила она. – Может, оттого-то и считается, что писать так трудно? Если человек умеет составлять предложения да пользоваться словарем, может, вся трудность в том одном, что ничего-то он толком не знает и ничего-то его не волнует?

Тут Шлезингер позаимствовал строчку из Трумена Капоте ‹…›

– А не спутали ли вы пишущую машинку с пером писателя? [82] Здесь и далее «Синяя борода» цитируется в переводе Р. Райт-Ковалевой. [83] Kurt Vonnegut, Bluebeard (New York: Delacorte Press, 1987), chap. 3.

В других романах Воннегут тоже использует иронию, чтобы убедительнее довести до читателя эту точку зрения:

– ‹…› Он очень поразился, увидев меня в таком плачевном положении. Он сказал, что у него много знакомых в информационном бизнесе, и предложил подыскать мне работу.

– Ты бы в этом преуспел, – сказал Крафт.

– Вообще-то я не чувствую мощного призвания заниматься перепиской с клиентами, – ответил я [84] Здесь и далее «Мать Тьма» цитируется в переводе Р. Райт-Ковалевой. [85] Kurt Vonnegut, Mother Night (New York: New York: Harper and Row, 1961), chap. 37. .

Еще когда он был жив, он в 1 отношении был точь-в-точь как мертвец: ему все было до лампочки [86] Здесь и далее «Фокус-покус» цитируется в переводе М. Ковалевой. [87] Kurt Vonnegut, Hocus Pocus (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1990), chap. 6. .

Воннегута заботило и совместное влияние человеческих сердец и идей на общество, а не только проблемы отдельной личности:

О Боже, что за жизнь люди пытаются вести.

О Боже, в какой мир это их заведет! [88] Vonnegut, Mother Night , chap. 25.

Эти лаконичные строчки могли бы стать своего рода квинтэссенцией всего творческого наследия Воннегута, и упор при этом следует делать на вторую.

Когда он был молодым писателем, его манил жанр научной фантастики. И он объясняет почему через своего персонажа Элиота Розуотера, выступающего перед фантастами на профильной конференции:

– Люблю я вас, чертовы дети, – сказал Элиот в Милфорде. – Только вас я и читаю. Только вы по-настоящему говорите о тех реальных чудовищных процессах, которые с нами происходят, только вы одни, в своем безумии, способны понять, что жизнь есть путешествие в космосе и что жизнь вовсе не коротка, а длится миллиарды лет. Только у вас одних хватает мужества по-настоящему болеть за будущее, по-настоящему понимать, что с нами делают машины, что с нами делают войны, что с нами делают города, что с нами делают великие и простые идеи, что творят с нами потрясающее непонимание друг друга, все ошибки, беды, катастрофы. Только у вас хватает безграничной одержимости, чтобы мучиться над проблемами времени и бесконечности пространства, над бессмертными тайнами, над тем фактом, что именно сейчас мы должны решить – будет ли наше путешествие во вселенной адом или раем [89] Здесь и далее «Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями» цитируется в переводе Р. Райт-Ковалевой. .

Воннегут был убежден, что страстный интерес к людям и проблемам должен служить первоочередной движущей силой для писателя, настолько, что предпочел бы страстный (пусть и неуклюже написанный) текст изящному, но равнодушному:

Потом Элиот заявил, что писатели-фантасты писать не умеют ни на грош, но тут же добавил, что это никакого значения не имеет. Он сказал, что они зато поэты, так как они тоньше чувствуют важные перемены, чем другие писатели, хотя те пишут хорошо [90] Kurt Vonnegut, God Bless You, Mr. Rosewater (New York: Delacorte Press, 1965), chap. 2. .

Что делает Воннегута уникальным? Благодаря чему его книги любят, нуждаются в них? Дело не только в том, что они уморительно смешны. Дело еще и в широте воннегутовского взгляда – поистине колоссальной.

С тех самых пор, как я начал изучать антропологию, на историю и культуру разных народов, на созданные ими типы общества я всегда смотрел как на живых персонажей [91] Kurt Vonnegut, Fates Worse than Death (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1991), chap. 14. .

Магистром антропологии Воннегут тогда не стал [92] Впрочем, впоследствии он все-таки получил этот диплом. Об этом он упоминает в гл. 2 тех же «Судеб хуже смерти». В «автоинтервью», приведенном в «Вербном воскресенье», читаем: «В Чикаго я не писал диссертации [т. е. диплома] и не получил степени. Все мои идеи насчет диссертации были отвергнуты, у меня не было денег, и я нанялся в пиар-службу General Electric в Скенектади. Двадцать лет спустя я получил письмо от нового ректора Чикагского университета, который решил просмотреть мое личное дело. Он сказал, что правила университета позволяют принять в качестве диссертации опубликованное произведение достойного уровня. Так я стал магистром антропологии. Ректор отнес “Колыбель для кошки” на кафедру антропологии, там сказали, что это почти годная антропология, и переслали мне диплом по почте. Я выпускник 1972 года, кажется». См. об этом в главе 25 книги С. М. . Но эти штудии дали ему нечто неоценимое. Много лет спустя он заметит: