Сергей Чупринин - Зарубежье

Ратушный Ярослав Аркадьевич родился в 1951 году в Казатине. После окончания Киевского политехнического института работал инженером на заводе «Большевик». Живет в Стокгольме (с 1992).

Автор книг стихов: Заснеженные лица (1987); Теневое движение (1991). Выпустил книгу прозы: Юдифь и олигофрен: Роман (Киев, 2000). Издал в своих переводах с арамейского языка и своими комментариями памятники сакральной словесности: Зогар, книга первая (М.: АСТ, 2006); Зогар, книга вторая (М.: АСТ, 2007); Мистика Зогара (М.: АСТ, 2007).

Рудницкий Александр родился в 1958 году в Новороссийске Краснодарского края. По образованию врач. Живет в Швеции.

Автор книг: Фиалковый луг: Стихи (Россия, 1992); Алешины рассказы (Стокгольм, 1998); Середина века: Стихи (Стокгольм, 1998).

Самуэльсон Елена родилась в Ленинграде. Окончила романо-германское отделение филологического факультета Ленинградского университета (1975). Работала переводчиком. В 1982 году вышла замуж за шведского слависта Б. Самуэльсона и перехала в Швецию, живет в Лунде.

Переводит со шведского на русский и с русского на шведский языки. Печатает прозу в журналах «Звезда», «Нева». Является членом Союза шведских писателей.

Сафонов Михаил Александрович родился 8 марта 1935 года в Баку. Учился в Воронежском педагогическом институте и Воронежском университете. Работал в археологических экспедициях, горноспасателем на Западном Кавказе, строителем в Лисичанске, журналистом в Воронеже, Кемерове, Бюокситогорске, Невинномысске, Таллине. В 1981 году уехал в Швецию, где работал в Институте славистики Стокгольмского университета.

Автор книг: Точка на карте: Рассказы (Кемерово, 1963); Со мною ничего не случится: Повесть (Кемерово, 1965); Право первой строки: Стихи (Таллин, 1977); Столь долгая зима: Стихи (Таллин, 1981); В странный город мы попали: Стихи для детей (Таллин, 1992); Машина-шина и ахта-яхта: Пять детских песенок на стихи Михаила Сафонова (Таллинн, 1997); От синей воды до огня / Предисл. Б. Пойзнера (Таллин, 1998). Печатался в журнале «Таллинн». В его переводе со шведского языка издана книга Маарьи Талгре «Лео — судьба эстонца» (Таллин, 1994) и поэтический сборник шведского классика Нильса Ферлина (Таллин, 1996).

На 1 апреля 2000 года в Эстонии проживало 1,4 млн человек, из них 913 тыс. — эстонцев (65,2 %), 393,4 тыс. русских (28,1 %), 35 тыс. украинцев (2,5 %), 21 тыс. — белорусов (1,5 %). Общее число русскоязычного населения достигало тем самым 450 тыс. чел. (32 %). Следует учесть, что, по оценочным данным, 77 % эстонцев владеют русским языком (около 700 тыс. чел.), за исключением практически не знающих его выпускников эстонских школ 1992–1997 гг., когда изучение русского языка было изъято из школьных программ, и он преподавался только в немногочисленных русских школах. Таким образом, общее количество лиц в Эстонии, знающих русский язык — около 1,15 млн чел (82 %).

Такова реальность, пока не подвластная политическому руководству страны, и, — как говорит Роман Лейбов, — «что касается русской речи, то в Нарве гораздо сложнее услышать эстонскую. А в Таллине шансы примерно равновероятны. У нас в Тарту часто приходится слышать русскую речь на улицах». Так что, — по словам доцента кафедры русского языка Таллиннского университета Сергея Доценко, — «этот язык живет в Эстонии независимо от законов, благодаря прямому общению людей — люди общаются и сами устанавливают правила общения». Тем не менее, несмотря на протесты правозащитников и многочисленных общественных организаций, ориентированных на противостояние официальному Таллинну, политика властей по отношению к русскоязычному населению остается дискриминационной или, лучше сказать, ассимиляционной. После 1998 года преподавание русского языка в средней и высшей школе было вроде бы восстановлено, но преимущественно на правах второго иностранного, причем даже в русских школах планируется в кратчайшие сроки перевести изучение гуманитарных предметов на эстонский язык. Требования к знанию эстонского языка всё ужесточаются, жандармские полномочия Языковой инспекции растут, вопрос о статусе русского языка как языка межнационального общения на государственном уровне даже не обсуждаются. И совершенно понятно, что в сколько-нибудь обозримом будущем доминировать будет именно эта тенденция. Поэтому у носителей русской культуры в Эстонии, не желающих покидать страну, есть только один выбор: либо постепенно вытесняться в языковое и культурное гетто с минимальными социальными шансами, либо, адаптируясь к сложившейся ситуации, искать свое место не вне, а внутри эстонского общества и эстонской культуры.

В 1990-е годы, когда еще сильны были воспоминания о былом имперском интернационализме, большинство русскоязычных требовало равноправия или, на худой конец, легитимации своей культурно-языковой автономности. В 2000-е эти воспоминания остались уделом по преимуществу старшего поколения, а более молодые люди выбирают, как правило, ассимиляцию. «В последнее время, — констатирует Роман Лейбов, — граница между „русскоязычными“ и „эстоноязычными“ сильно размыта. Дети из русских семей оканчивают эстонские школы. Они болтают по-русски, но пишут грамотнее по-эстонски».

И тот же процесс все увереннее идет в культуре, в частности среди русскоязычных литераторов. Писатели с советским опытом по-прежнему собираются в Объединении русских литераторов Эстонии, в Эстонском отделении СП России, пребывая в твердом убеждении: «Русская литература Эстонии — не эмигрантская литература и не прислужница для местных эстонских литературных авторитетов. Она, пусть маленькая, но часть всей русской литературы» (Владимир Илляшевич). Но есть и иная точка зрения: «Русские Эстонии, — говорит Борис Балясный, — это совсем другие русские, живут совсем другой жизнью и, похоже, идут в иную, чем Россия, сторону. Это нужно осознать каждому», поэтому «русская субкультура Эстонии имеет смысл, если она внутри эстонской культуры, т. е. является составной ее частью. В противном случае, это никакая не субкультура, а некий „эстонский филиал“ культуры российской. Такой филиал в Эстонии уже был в течение последних почти 50 лет». И поэтому — продолжим цитату, — люди, пишущие в Эстонии на русском языке, должны «предложить другим литературам свою инакость, свою одновременную принадлежность двум культурам и непринадлежность целиком какой-то одной из них».

Итак, «русская литература в Эстонии» или «эстонская литература на русском языке»? Динамическое соотнесение этих двух точек зрения как раз и определяет нынешнюю ситуацию. Какая из них возобладает, принесет наиболее убедительные творческие результаты, решит будущее. Пока же, — еще раз вернемся к размышлениям теоретика и практика культурной интеграции Бориса Балясного и вслед за ним спросим, — «а что происходит с русскоязычными читателями Эстонии? Они благополучно читают на родном языке литературу, импортированную из России. (…) Русскоязычные читатели Эстонии не читают русскую литературу Эстонии, вот что симптоматично».