Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Так началась духовная близость двух больших русских художников.

Профессор Тон, обозвавший Ге «антимонархистом», без обиняков заявил после «бунта» в Академии Крамскому:

«Случись это прежде, вас бы всех в солдаты!»

Прошло семь лет. Ге побывал в Италии, написал там несколько картин, не имевших успеха, и вернулся навсегда на Родину, в Россию.

Семидесятые годы... Они были годами становления крупнейшего русского прогрессивного объединения художников — Товарищества передвижных художественных выставок. Стасов особенно подчеркивает роль Ге в организации Товарищества:

«Мясоедов и вслед за ним Ге, приехавший в то время назад в Россию, выговорил недостававшее слово, и все тотчас же встало и пошло, колеса завертелись, машина двинулась могучим взмахом вперед».

В 1871 году открылась Первая передвижная выставка. Трудно сегодня переоценить роль этого движения, в котором участвовали такие мастера русской живописи, как Репин, Суриков, Перов, Крамской, Ге, Саврасов, Левитан и многие другие.

Первая передвижная имела небывалый успех. Крамской писал:

«Перов и Ге, а особенно Ге, одни суть выставка».

И далее в другом письме: «Ге царит решительно».

Полотно Николая Ге на этой выставке — «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», — ставшее ныне классикой. .

«Мастерская художника Ге на его хуторе Плиски». Выцветшее старое фото тона сепии.

Большая комната с верхним светом, с высокими окнами, выходящими в сад. Картины, картины, картины.

Огромный мольберт на переднем плане.

Холсты, холсты, повернутые к стене, приставленные к шкафам, к мольбертам.

Слепки антиков.

На полу валяются толстые веревки (видно, ими привязывал модели, когда писал «Распятие»).

Сосуды, драпировки.

В центре мастерской начатое полотно — знаменитая «Голгофа». .

Слева в глубине «Портрет Н. Петрункевич», настолько живо и сочно написанный, что кажется реальной женщиной, стоящей у растворенного окна.

Справа на мольберте виднеется «Совесть». .

На одном из подготовленных огромных подрамников приколот в углу «Автопортрет» — седой старик с всклокоченной бородой. .

Три шедевра.

Самого хозяина мастерской на фото нет. .

Возможно, он ушел в один из своих походов в простой русской рубахе, поношенном костюме, с котомкой за плечами.

Ге — человек удивительной судьбы. Вот уже прошло много лет, как он в расцвете сил и дарования бросил шумный Петербург, суету и пустословие и «сбежал» на этот хутор. Он знал, что его ждут трудности.

«Лучше в лишениях окончить, — писал Ге, — но не изменять своей веры и своих убеждений. Я чист и считаю себя счастливым человеком, а помирать все равно, что на золотом ложе или под воротами…»

Да, на первых порах было совсем нелегко, но художник не сдавался. Он вел хозяйство, сажал деревья, работал в поле и... даже клал печи. Вот запись, рассказывающая о тех днях: «Я делал печь бедной семье у себя в хуторе, и это время было для меня самое радостное в жизни. И кто это выдумал, что мужики и бабы, вообще простой люд, грубы и невежественны? Это не только ложь, но, я подозреваю, злостная ложь. Я не встречал такой деликатности и тонкости никогда нигде…»

Огромную роль в судьбе Ге сыграл Толстой, связь с которым крепла год от году и продолжалась до кончины живописца.

Замечательным свидетельством этой большой дружбы осталась переписка. Любовью, заботой о творчестве художника проникнуты письма Толстого.

Он боится, как бы фанатичный Ге, выполняя свой моральный подвиг, совсем не забросил бы живопись:

«Про вас ничего не знаю. И что-то мне все чудится, что вам было не совсем хорошо и что вы потому мало работали. Не дай бог. Ничто в нашем возрасте так не желательно, как то, чтобы вызревающие на нас плоды без бури и ненастья, а при тишине и солнце, падали мягко один за другим на землю. И вот я под вашим деревом стою, дожидаюсь…»

Ге отвечает Толстому:

«Не смущайтесь, что я на время оставил работу. Я опять принимаюсь, я не могу жизнь, свое сознание отделять от работы. Я столько пережил в это время, столько переродился, что от этой работы только выиграл, ежели бог это позволит, я действительно вас порадую работой художественной. Искренно только и можно работать, по-моему, но еще нужно жить тем, что хочешь сказать.

И это были не просто слова. Ге пережил на хуторе Плиски свое второе рождение как художник.

Несколько лет творческой немоты напрягли внутреннюю энергию мастера, и в восьмидесятых годах начинается последний, лучший период в его искусстве.

Он создает свои шедевры — «Что есть истина?», «Распятие», «Голгофа», чудесные портретные работы.

Подобный поздний взлет живописи доступен только немногим мастерам, способным сохранять в преклонные годы юношеское сердце, глаз ребенка и мудрость.

… Накаленные, словно сплавленные в жарком огне цвета горят на поздних полотнах Ге. Пламя янтарных, золотых, желтых красок соседствует с оранжевыми, пурпурными, рдяными колерами. .

Но это не значит, что художник избегает холодных тонов.

Пожалуй, мало у кого из живописцев мира так звучат бирюзовые, лазурные, синие цвета, как у Николая Ге.

В борении холодных и теплых цветов, в борьбе света и тени, в романтической взволнованности композиций весь художник Ге — мятущийся, ищущий.

Его полотна всегда поражают новизной, неожиданностью решения.

Нервная, эмоциональная манера письма заставляет зрителя пытаться активно осмыслить сложный язык его картины.

Ярок, не схож ни с кем колорит Ге.

Удивительно точно найдены состояния природы.

Лунная ночь.

Раскаленный полдень. Раннее прохладное утро. .

Всегда предельно выражены метафора, символ, задуманные художником. Мужествен, лаконичен почерк его последних холстов.

Портрет писателя Л.Н. Толстого.

Ге, пожалуй, как никто в русском искусстве, постиг тайны рембрандтовского колдовства.

В его полотнах разлит поистине магический свет, его образы живут в предельно обостренной, накаленной высокими страстями атмосфере.

Холсты последних лет творчества живописца — симфонии борьбы зла и добра, света и тьмы.

Порою, глядя на творения Ге, будто слышишь музыку Скрябина — гневную, неистовую и нежную. .

«Что есть истина?»... Пилат — наместник Рима. В складках белой тоги, облегающей фигуру патриция, все самодовольство Рима — владыки античного мира.

Я слышу топот шлемоблещущих когорт империи, я слышу рев военных труб, стоны рабов и скрежет цепей.

Пилат торжествует. Холеный, источающий благополучие. Полный иронии и скепсиса.

«Что есть истина?» Великий Рим не дал ему ответа.