Владимир Троекуров - Жизнь как она есть. Объяснение в любви

Сердечное устремление Бориса к полноте бытия, некогда утраченного человечеством вследствие разделения полов, овеществлялось для него в их близости со Светланой. Взаимное притяжение двух любящих сердец продолжалось в попытке соединения тел, остававшихся все так же раздельными и неслиянными. Жар сердец постепенно разогревал их, и нарастающая мука никак не преодолеваемой расколотости их совместно-раздельного сосуществования на своем едва выносимом пике разрешалась наконец кратким мигом блаженства, который дарил им чувство единения, ощущение разрушенного средостения телесных оболочек, отделяющих одну любящую душу от другой. Трепетная до боязни нежность и взаимная благодарность друг другу за пережитый миг единства продлевали его на какое-то время, пока они, уставшие от нежности и ласки не погружались в сон, в котором исчезали и растворялись все мысли и чувства…

Но на следующий день казавшееся накануне нерушимым достигнутое наконец единство распадалось от неосторожного слова, показавшегося обидным тона, несогласия одного с желанием или мнением другого, что приводило их отношения к катастрофе. Память о пережитом блаженстве единения и полнейшей взаимной гармонии всех личных устремлений двоих делали любой их разлад резким и глубоким, как пропасть, как изгнание из рая сладости в ад разделения и противоборства двух воль в одном теле.

Каждый чувствовал себя обманутым и был оскорблен этим обманом до сокровеннейших глубин сердца. Светлана обижалась на Бориса, упрекала его в лицемерной любви, в которой-де не было к ней никакого другого чувства, кроме плотского. Борис же был одновременно и смущен, и раздосадован. Он не понимал своей повышенной раздражительности, корил себя за нее и в то же время досадовал на обидчивость Светланы, на ее по видимости справедливые, но по сути ложные упреки, потому что знал и чувствовал в себе не только телесное, но и глубинное влечение всего своего существа к ней как к олицетворенному восполнению остро ощущаемой им ущербности своего отдельного бытия. И эта внешняя справедливость упреков ему, и глубинная неправда ее жестоких обвинений еще больше раздирали его душу и отдаляли обоих от примирения.

Так повторялось раз за разом. Светлана даже стала избегать близости, как наученный горьким опытом человек избегает лучшего – врага хорошего. Подчеркнуто нейтральные отношения и холодный мир с Борисом она считала за большее благо, чем острая взаимная обида, которой приходилось платить за миг блаженства. Враждебную холодность и отчужденность Светланы Борис еще мог переносить днем, но ночью они превращались для него в бесконечную бессонную пытку. Жилищные условия не позволяли им такую роскошь, как раздельный сон. Несмотря ни на какие ссоры, они были просто обречены спать в одной постели. И потому душевная отстраненность Светланы, и близость ее тела изводили Бориса, так что он действительно забывал обо всем высоком и только весь горел от вожделения, толкавшего его на бессмысленные и обреченные на провал попытки близости.

Однако Светлана любила Бориса и, как бы ни была сердита на него, как бы ни желала отомстить за обиду, сама тяготилась холодностью и отчуждением, а потому прощала его, и взаимность чувства и влечения друг к другу возвращались, чтобы опять подвергнуть испытанию их отношения… «О, злее зла зло это!..»

Жизнь Светланы и Бориса, однажды начавшись встречами и расставаниями, так уже и продолжалась. Имея родных в разных городах и не имея денег на семейный отдых, они были обречены на ежегодные разлуки. Пока сын был маленьким и Светлана была в отпуске по уходу, каждый год она уезжала с ним на все лето к своим в Киев, а Борис оставался один в Москве ждать, пока не подходил его очередной отпуск, и тогда он приезжал к ним. Говорят, что отдых – это смена обстановки и новые впечатления. И действительно, летом московскую «коммуналку» с его родителями они меняли на киевскую «коммуналку» с ее родителями. Правда, впечатления от общения с родственниками были очень похожи с той только разницей, что в Киеве они со Светланой менялись местами и там между родными и супругом разрывалась она.

Пока Борис ждал своего отпуска, он оставался один в полупустой квартире. Одиночество, существование в урезанном виде, без лучшей части своего существа, больше походило на затянувшуюся агонию, чем на жизнь. Борис тосковал, сочинял печальные стихи и длинные грустные письма. И жил воспоминаниями…

«Я смотрю на твои фотографии, – писал он ей, – точнее, на те, где есть ты, и вижу только тебя, тебя одну. На тех, где мы уже вместе (хотя меня и нет в кадре), – ты такая родная и знакомая, а там, где ты еще «до меня»… я не могу преодолеть незримый барьер между нами… там ты другая, чужая… У тебя удивительный разрез глаз, не славянский, но чарующе прекрасный.

А какой счастливой ты была в день свадьбы!.. каким волшебством до сих пор веет от тех фотографий. Я смотрю, смотрю, смотрю…

Позвонить тебе? Попросить, чтобы ты сказала мне: “Я тебя люблю”? Услышать твой нежный голос? Быть может, он спасет меня… Только твоя любовь привязывает меня к этому миру, только ты… Мне страшно потерять тебя, я не мыслю себя без тебя, и сейчас в разлуке я сам не свой, не нахожу себе места… Что это за странный мир, где надо надрезать целое, чтобы вновь ощутить боль, и где непременно надо так делать?!. Чувства, которые испытываешь в разлуке, – это живая вода, воскрешающая в первозданном виде то, что неприметно умерщвляет быт со всеми своими неурядицами…

Мне плохо без тебя. Я тоскую. Я люблю…»

Как-то раз он встречал ее на вокзале в Москве. Пока они не поженились, Светлана очень редко приезжала к Борису, чаще он к ней. Но в тот раз была ее очередь. Поезд приходил рано. Платформу и железнодорожные пути покрывал молочный туман. Было удивительно тихо и пустынно. Как будто это был не столичный вокзал, куда ежедневно приезжают тысячи людей, а уединенное место встречи двух влюбленных. Репродуктор казенным женским голосом объявил о прибытии поезда. Борис вышел на платформу и медленно пошел сквозь туман навстречу еще невидимому составу. Он был один. Перед ним пустая платформа. Туман. И ожидание встречи с любимой. Все было как в кино. Борис был уверен, что в жизни так не бывает. Для съемок можно организовать что угодно. Но здесь, в реальной жизни многомиллионной Москвы, на людном вокзале оказаться в одиночестве было невероятно… И необходимо. Сейчас в этом мире для него не существовал никто, кроме нее. Только он и она. Она и он. И туман, который, разделяя, соединял их белесой дымкой. По ту сторону дымки в душном купе медленно ползущего по привокзальным путям поезда томилась от ожидания она. По эту сторону, на платформе, один на один с туманом и мыслями о ней ждал ее он. «О, светло светлая и красно украшенная земля Русская… Словно о тебе, свет мой Светлана, писал древнерусский летописец. Как радуется добрый муж встрече с любимой, так радуется переписчик окончанию работы над книгой. Так радуется и моя душа встрече с тобой. Подходит к концу писание нескончаемого письма разлуки, чтобы говорить мне с тобой не чернилами, а лицом к лицу и устами к устам. Радуйся, светло светлая Светлана моя…»