Мигене Гонсалес-Уипплер - Что происходит после смерти [Научные и личные свидетельства о жизни после смерти]

Как только мой отец женился, мать покинула дворец, и я ушел вместе с ней. Отец не пытался остановить меня, но его генералы быстро напомнили ему, что бессмысленно говорить об объединении Греции, если он не способен объединить свою собственную семью. С большой неохотой мой отец послал за мной. Я вернулся с такой же неохотой. Мое детское обожание давно уступило место негодованию и презрению. Я всегда презирал мужчин, которые попадали в зависимость от женщин. Положение дел еще больше ухудшилось, когда новая жена отца родила сына, который сразу же стал вторым претендентом на престол. И поэтому когда отца убил один из его телохранителей, единственное, что я ощутил, это облегчение.

Как только мой отец умер, я объявил себя царем Македонии. Армия, в которой я был очень популярен, приняла меня сразу же с большим ликованием. Но остальные члены отцовского двора вовсе не разделяли их энтузиазма. Аттал, дядя второй жены моего отца, тут же потребовал трон для ее новорожденного сына. Я быстро отреагировал, направив к Атталу одного из моих личных охранников. Больше этого дядю никто не видел.

Моя мать, более жестокая и значительно менее чуткая, чем я, пресекла ожидания родственников моего младшего брата и его матери ужасным образом. Лично я не был этому свидетелем, но мне рассказал один из рабов, что она заставила свою соперницу наблюдать, как жестоко убивают ее ребенка, а затем вынудила ее повеситься. Другой раб рассказал мне, что мать и сын были сварены живьем. Я так никогда и не узнал, что же произошло на самом деле, так как считал неблагоразумным дискутировать с матерью на эту тему.

Мой младший брат был не единственным претендентом на престол. Кое-кто еще пытался узурпировать корону, которая по праву принадлежала мне. Их поползновения были недолги, и меня в конце концов признали наследником трона Македонии. Меня не беспокоило то, что одержать эту победу я смог, лишь пролив кровь всех своих конкурентов. Жажда власти овладела моей душой, подобно злокачественной опухоли, и сохранилась у меня на всю оставшуюся жизнь. Тогда мне исполнился двадцать один год.

Взойдя на престол Филиппа, я все свое время посвятил объединению Греции. Чтобы добиться этого, необходимо было присоединить города-государства Афины, Фивы и Коринф, которые всегда восставали и оказывали сопротивление моему отцу. Для этой цели я прибег не только к грубой силе, но и к хитрой милитаристской тактике и стратегии, которым научился у своего отца, а также к орудиям логики и разума, которые получил от Аристотеля. Афины и Коринф пали быстро. Фивы же, вдохновленные оратором Демосфеном, который ненавидел Македонию, отказались подчиниться. Историки позже осудили мои действия против Фив, посчитав их проявлением крайней ярости, но это было не так. Каждый мой шаг был основан на логике и холодных рассуждениях. Я решил разрушить Фивы и тем самым показать всей Греции, что моя цель — не просто завоевание, а объединение, и что все, кто восстанет против меня, будут уничтожены. Поэтому я разрушил и сжег город до основания и камня на камне не оставил, кроме дома Пиндара, чьей поэзией я восхищался. Было казнено шесть тысяч фиванцев, в том числе женщин, детей, жрецов и инвалидов. Остальные были проданы в рабство. В конце концов даже пепла не осталось на той земле. Фивы как греческий город прекратил свое существование.

Добившись объединения Греции, я обратил свои взоры к Персии. Несколько веков назад персидские завоеватели во главе с Ксерксом захватили Грецию и расхитили множество наших сокровищ, присоединив к себе многие города. Во время своего правления Филипп II, мой отец, всегда мечтал завоевать Персию, которой сейчас управлял Дарий III. Он хотел вернуть наши утраченные богатства и земли и наказать персов за их наглость. Но его мечте не суждено было осуществиться из-за его ранней кончины. Теперь пришла моя очередь взяться за это дело и покрыть себя славой.

Моя армия состояла тогда из 30000 пехотинцев и 5000 кавалеристов. Для завоевания персидской империи это было незначительной силой, но я знал, что многие из захваченных персами греческих городов признают меня освободителем и присоединятся ко мне, умножив мое войско. Я также знал, что «македонская фаланга» была самой мощной из всех когда-либо существовавших в мире военных машин.

Моя армия, дисциплинированная, верная и храбрая, не знала поражений. Фаланга, созданная военным гением моего отца, состояла из рядов солдат, маршировавших плечо к плечу и использовавших свои сомкнутые щиты для защиты со всех сторон — спереди, с боков и сверху. Вместе они образовывали прочную стену щитов, мечей и огромных македонских пик, движущуюся и мыслящую как одно целое. Когда они продвигались вперед, все стрелы, копья или метательные снаряды, направленные на них, отскакивали от сомкнутых щитов. Они были практически непобедимы. Несмотря на это, я знал, что победа будет нелегкой. Но я был настроен решительно.

Прежде чем покинуть Грецию, я посетил оракула в Дельфах, чтобы спросить жриц Аполлона, принесет ли удачу мой поход против персов. Пифия, сославшись на то, что день неблагоприятный для предсказаний, отказалась обращаться к оракулу. Тогда я схватил ее за волосы и приставил кинжал к ее горлу, повторив свою просьбу. Дрожа от страха, она ответила: «Сын мой, зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что непобедим».

Слова пифии я помнил во время всего моего длительного похода против Персии и борьбы с Дарием. В действительности она была права, поскольку я никогда не сомневался в своем конечном триумфе. Я словно был одержим победой и носил в себе всепоглощающее пламя, питавшее мой завоевательный пыл.

Чтобы добраться до Персии, я должен был пересечь Геллеспонт, соединявший Восток и Запад.

Финикийцы подняли на смех мой небольшой флот, наблюдая издали за тем, как мы пересекаем воды. Мы, должно быть, выглядели столь ничтожной силой, что они даже не стали преследовать нас, рассчитывая на то, что огромная, более чем миллионная армия Дария быстро уничтожит нас. Они и представить себе не могли, что не только персы, но и они сами вскоре будут покорены мной.

Первое, что я сделал, когда добрался до берега, это посетил Илион, древнюю Трою, где происходила великая десятилетняя троянская война. Я все еще носил с собой поэму Гомера, повествующую о великих деяниях Ахилла, от которого брал начало мой род. Посещение этого священного места было для меня равнозначно религиозному паломничеству.

Вместе со своим неразлучным другом Гефастом я стоял перед надгробиями Ахилла и его друга Патрокла, почтив их память. Затем я положил к стопам Афины свой золотой щит, заменив его тем, который использовали в той легендарной войне.