Фредерик Оливер - Гражданин двух планет

Сегодня, мой друг, ты стоишь на пороге нового открытия. Современные религии все еще держатся за всемогущего, но человекоподобного Творца, хотя такое представление о Нем — наследие мертвого прошлого. Но ныне ты переживаешь уже последние годы древнего Шестого человеческого цикла, Я сейчас не стану объяснять тебе, что это значит, однако сделаю это вскоре. И да будет мир Господень с тобою! Я должен открыть, что понимание человечеством Предвечной Причины скоро станет более возвышенным, более утонченным, более чистым, расширенным и приближенным к бесконечности, о чем никто в течение долгих ушедших эонов лет не мог и мечтать. Воскресший Христос на самом деле приходит к своим. И мир скоро узнает его, как не дано было прежде знать ни одному непосвященному. И познав его, они узнают и дела Отца его и выполнят их, ибо написано: «…Я к Отцу Моему иду».

GLORIA IN EXCELSIS! [22]

Скоро вера станет знанием. Вера станет близнецом науки, и воссияет Слово, как солнце славы, открыв миру свой новый смысл, ибо истинная религия говорит: «Я соединяю».

RESURGAM CHR1STOS [23]

Экзотерическая церковь закрыла концы Креста. Так ее представители и останутся непосвященными и не получат посвящения до тех пор, пока не откроют Пути, ведущие в четырех направлениях. Открой, друг мой, глаза и уши свои.

Шел первый день пятого месяца моих занятий в Ксиоквифлоне. Это была неделя Бэзикса, то есть тридцатая неделя года, а значит, оставалось всего три недели до конца 11160-го года до рождества Христова.

У посейдонцев, как, надеюсь, уже понял читатель, отсчет дня начинался в полдень, и время от двенадцати до часу считалось первым часом дня. С этого часа последнего дня каждой недели и до начала первого дня следующей все дела прекращались; это время посвящалось религиозному поклонению, причем соблюдением такого порядка руководил самый строгий из всех законов — обычай. Сейчас, в 1886 году нашей эры, считается, что человек, всю неделю занятый сидячей работой, в выходные хорошо восстановится, если будет усердно заниматься спортом или много гулять на свежем воздухе. Я же считаю иначе: поскольку тело является оболочкой души, следовательно, какова душа, таким же будет и тело; значит, частое обращение к Отцу, труды на благо Его, постоянные неподдельно высокие мысли о Нем и есть восстановление, отдых, обновление, ибо это делает душу все более божественной. Поэтому и сегодня я с уважением отношусь к соблюдению субботы (дня, посвященного Богу), будь она седьмым, как это принято сейчас, или любым другим днем недели, либо одиннадцатым и первым, как это было в Атле.

Любой посейдонец мог свободно распоряжаться своими утренними часами даже в одиннадцатый день, по своему усмотрению проводя их либо за работой, либо в веселье и отдыхе. Но с наступлением первого часа раздавалось мощное, раскатистое звучание огромного колокола — сначала два удара, затем небольшая пауза, и еще четыре удара. После этого все занятия прекращались и начинались религиозные обряды. На следующий день огромный колокол звонил снова, и на всей территории нашего огромного континента ему вторили другие колокола. Так было и в густонаселенных колониях Атла — в Умауре и Инкалии (нынешних Южной и Северной Америке), причем учитывалась разница ею времени. В Каифуле на этой торжественной церемонии обязательно присутствовал кто-нибудь из главного храма Инкала. Когда время служб заканчивалось, остаток Инклата (первого дня) посвящался самым разным формам отдыха. Не думайте, что наши церемонии поклонения были мрачными или строгими, вовсе нет. Они завершались до наступления ночи, раньше, чем вечерний свет становился карминно-красным. Кстати, такой цветовой эффект создавался намеренно, для достижения его изменялась скорость движения атомов самой одической силы так, что совмещались элементы света и стронция, и осуществлялось это на одических станциях.

…Часа через три после окончания того памятного воскресенья в моей жизни посейдонского воплощения произошло удивительное событие. Не вызвав, как бывало обычно, вэйлукс, а решив прогуляться, поскольку все еще был под впечатлением музыки концерта, которым публика наслаждалась в садах Агако, я неторопливо шел домой и обратил внимание ни величественного старца, двигавшегося навстречу. Я часто встречал его раньше и по тюрбану винного цвета решил, что это принц. Но в этот раз тюрбан на нем был чисто белый, без оттенков, и такая перемена показалась мне странной. Ход моих мыслей вдруг изменился — пришло решение не возвращаться домой, а остаться в городе на некоторое время возможно, даже на ночь. Как только я подумал так, старец улыбнулся и не останавливаясь, последовал своим путем. У меня появилось странной чувство, что он хочет поговорить со мной, но по каким-то причинам не делает этого. Тогда я надумал прогуляться здесь попозже в надежде снова встретить его и познакомиться поближе.

Размышляя над всем этим, я зашел в кафе-грот в одном из тоннелей проложенных там, где проспект проходил сквозь холм, и заказал обед. Пока ел закуску, в кафе забрел еще один студент, с которым мы вместе учились и подружились. Пообедав, мы направились к каналу и наняли для прогулки парусную лодку у человека, зарабатывавшего на жизнь сдачей таких суденышек в аренду тем, кто изредка позволял себе подобное удовольствие. Дул свежий бриз, и мы вышли в океан через устье полноводной реки Номис, протекавшей по огибавшему город рву и затем впадавшей в океан.

Прогулка была долгой, и я вернулся на улицу, где видел старца, лишь перед самым наступлением ночи, неспешно подъехав к тому месту на машине. Почему-то у меня была уверенность, что непременно встречу незнакомца, и едва его внушительная фигура, хорошо заметная в ярком свете тропической луны, возникла, я склонил голову в почтительном поклоне. А как только сделал это, он промолвил:

— Остановись, юноша! Я хотел бы поговорить с тобой наедине.

Почти механически я остановил машину, повинуясь его жесту, вышел и, установив рычаг таким образом, чтобы вэйлукс мог двигаться со скоростью пешехода, отпустил его, зная, что если никто и не воспользуется оплаченной машиной, то вскоре она достигнет какой-либо станции, где автоматически остановится. Теперь на старце была чалма священника.

— Тебя зовут Цельм Нуминос? — спросил он.

— Да, это так.

— Я часто видел тебя и многое знаю о тебе. Например, о похвальном желании трудом добиться успеха и известности среди людей. Ты еще юн, но находишься на верном пути к тому, чтобы обрести славу, когда станешь зрелым мужчиной. Уже сейчас твоя добросовестность стяжала тебе благоволение монарха. Ты преуспеешь, займешь высокое положение, познаешь славу, принесешь пользу себе и другим, и все окружающие будут хорошо относиться к тебе. Однако, ты не проживешь полного срока, отмеренного человеку на земле. Но и в это короткое время к тебе придет огромная любовь. Ты испытаешь самое чистое чувство, какое только способен испытывать мужчина к женщине. Увы, твоя любовь не будет вознаграждена в этой жизни. И ты полюбишь снова, и оттого будешь обречен на страдания. Юноша, ты принесешь миру много добра, но и немало зла. Судьба твоя не всегда будет светла, в ней таится много горя. Из-за тебя другие испытают тяжкие мучения, и ты заплатишь за это самой высокой мерой, и не будет тебе покоя, пока не искупишь вины. Знай, Цельм Нуминос, если ты хотя бы помыслишь совершить грех, то да преткнется нога твоя, ибо содеянный грех неизбежно ляжет на тебя преследующим роком. Уже сейчас, в дни невинности, ты поднимаешься по ступеням своей судьбы. Однажды тебе довелось смотреть в лицо смерти, но смерть — самое легкое, что может достаться тебе в удел. Тогда ты спасся, выбравшись из чрева горящей горы. Однако, говорю тебе, в конце концов, ты погибнешь в пещере и попадешь в Наваззамин — страну ушедших душ. И меня, лишь меня ты узришь как последнее живое существо, на котором остановятся твои глаза посейдонца. Но тогда я буду выглядеть не таким, как сейчас. Ты не узнаешь меня, ибо я буду тем, кто покарает и приведет к гибели злодея. Я сказал. Да будет мир с тобою.