Посох путника

— Как дела, брат?— весело крикнул Танзан,— Выпьешь во мной?

— Я никогда не пью,— ответил Унсе.

— Человек, который не пьёт, нечеловечен,— высказал мысль Танзан.

—Ты смеешь называть меня не. человечным лишь потому, что я не предаюсь порокам?!—рассердился Унсе.—Если я не человечен, то кто же я?

— Будда,— отвечал Танзан, покатываясь со смеху.

Он был великим человеком и поступал согласно со своей природой. Он достиг такого совершенства, что предсказал даже свою смерть. В последний день он написал 60 открыток друзьям: “Я ухожу из этого мира. Это моё последнее сообщение. Танзан. 27 августа 1892 года.” Он велел слуге отнести открытки на почту, после чего спокойно умер.

Человек, поступающий в согласии с дзен (равносильно со своей природой), не боится смерти. Монахиня Эшун, чувствуя, что её конец близок, велела соорудить во дворе костёр, поднялась на него и подожгла. Когда огонь запылал, какой-то монах крикнул:

“Преподобная! Там, должно быть, ужасно жарко!” Эшун высунулась из костра и презрительно бросила: “Подобные вещи могут занимать лишь таких дураков, как ты!” После чего умерла в пламени.

Однажды, когда учитель дзен КОДЖУН читал сутру, вошёл бандит с ножом и потребовал денег.

“Не мешай!—прикрикнул на него Коджун.—Деньги в том ящике.” И продолжал читать. Через минуту он приостановился и крикнул бандиту: “И не бери всего, завтра я должен платить налоги”.

Бандит взял большую часть денег, но немного оставил. Когда он уходил, Коджун остановил его: “Если тебе сделали подарок, за него следует благодарить!”

Совершенно растерянный бандит пробормотал благодарность и убежал. Через пару дней его схватили и он признался в ограблении Коджуна. Тот, вызванный как свидетель, заявил:

“Этот человек не вор. Во всяком случае я ничего об этом не знаю. Я дал ему денег и он меня за это поблагодарил”.

Бандита все же посадили в тюрьму, но выйдя из неё, он стал учеником Коджуна.

Не существует монолитного типа дзенского мудреца уже потому, что дзен не создаёт искусственного идеала человека, но стремится выявить то, что дано ему самой природой. Именно поэтому многие известные учителя дзен И их методы бывают полярно различны.

Как-то к монаху Джошу, о котором рассказывают, что изучать дзен он начал в 60 лет, сатори получил в 80, и затем учил до 120 лет, пришёл ученик с вопросом:

— Если я добьюсь пустоты в своём уме, что делать потом?

— Выбрось её,— посоветовал Джошу.

— Как я могу выбросить то, чего нет?— настаивал ученик.

— Если не можешь, неси е собой,— нетерпеливо ответил учитель.

Разные характеры, разные методы обучения присущи разным учителям. Но общая их черта — отрыв от несущественного, от различий.

В один из дней префект Киото пришёл к известному учителю Кейху. Через слугу он передал карточку, на которой значилось: “Китагаки, префект Киото”. Кэйху взглянул на карточку и сказал: “У меня нет дел к префекту. Пусть убирается”.

Слуга вернул визитку и повторил слова Кэйху.

“Я ошибся,—сказал Китагаки и вычеркнул слова “префект Киото”.— Отнеси это учителю ещё раз”.

На этот раз Кэйху воскликнул: “Китагаки? Я очень рад! Я давно хочу видеть этого парня!”

Известного поэта и каллиграфа Рекана (1758—1831) считали иногда безобидным сумасшедшим, не понимая, что он вёл себя естественно и был наивен, как ребёнок. Жил он в полуразвалившейся хижине в лесу, иногда занимался медитацией, иногда бродил без цели и писал стихи, где естественно выражал наиболее человеческие переживания: радость, печаль, одиночество, жалость. Как-то в его отсутствие вор забрался в его хижину, но ничего не нашёл и уходил с пустыми руками. Как раз подошёл Рекан и сказал: “Бедняга, ты, верно, пришёл издалека. Это подарок от меня.” Вор был так циничен, что принял убогую одежду и ушёл. Рекан, сидя обнажённым, смотрел на луну и думал: “Бедный человек! Жаль, что я не могу предложить ему эту луну!”

Музей Рекана находится в его родной деревне Идзумодзаки, в префектуре Ниигата. Там хранится много свитков с его удивительной каллиграфией, которой восхищаются японцы, называя её "детской".

Заключая этот беглый обзор дзен, мне хотелось бы привести здесь четверостишие, как бы суммирующее его принципы: “Постороннее учение, не связанное с традицией, Не опирающееся ни на слова, ни на буквы. Прямо тянуть ум человека в постижении своей природы. И вызвать состояние Будды”.

Говорить кратко и однозначно о ЙОГЕ чрезвычайно трудно. Видимо, наиболее разумным будет рассматривать здесь ногу в том смысле, в котором мы пока её не упоминали — в смысл* метода. На западе о йоге говорят много и охотно и, что самое забавное, почти каждый считает себя если не сведущим в йоге, то, во всяком случае, ясно представляющим что это такое. Подобных “знатоков”, однако, легко сбить с толку простым вопросом: “О какой йоге вы говорите?” Фактически европейцам известна лишь Хатха-йога, реже — Раджа-йога, ещё реже — Карма-йога, Бхакти-йога, Джана-йога, Агни-йога и др. А вих рамках сотни школ и сект, как верующих в бога (астика), так и неверующих (настика). И каждый из них держится своего метода, своей йоги. Думается, экскурс, который я хочу предложить, в сферу различий между этими йогами, будет поучительным и поумерит пыл болтливых невежд.

Иогина или йога представляют себе, как правило, аскетом в набедренной повязке, питающимся исключительно вегетарианской пищей, не пьющим, не курящим, не имеющим дела с женщинами и почти постоянно занятым медитацией в позе лотоса.

Да, некоторые йоги носят набедренные повязки, другие обходятся и без них, третьи — сплошь укутаны одеждами, четвёртые носят европейские костюмы. Йог может (но не обязан) жить милостыней, может (но не обязан) избегать женщин, может жениться и иметь семью или свободную связь с женщиной, которая этого пожелает.

Что касается пищи — этот ест в домах брахманов или членов высоких каст, тот — у кого вздумается. Один ест в уединении, другой — среди своих, третьему не мешает и людная улица. Один ест лишь плоды и пьёт только воду, отказывая себе в яйцах, рыбе, молоке. Другой ест даже человечину на местах сожжения трупов и на кладбищах. Тот — трезвенник, этот не прочь хлебнуть хмельного, иной не отказывает себе и в наркотиках.

Живут йоги и вдали от людей, и в городах. Живут поодиночке и в общинах — ашрамах, или в обычных домах и квартирах. Различны они и по степени миролюбия. Большинство их них, пацифисты. Но, например, садджики (от “саджайя”— тетива) никогда не расстаются с оружием и открыто- проповедуют насилие. Воинственны секты бхайрагьев, дадупантхьев. Особой кровожадностью прославились чаги, которые приносили богине Бхавани задушенные жертвы. Подобны им были nu-ндары, совмещавшие набожность с грабежом и употреблением наркотиков.