Владимир Власов - Сказание о дымке

Как духи, прочие, высокого на Небе сана,

Что люди жить не могут все без зависти, обмана,

И в волны, мутные, мирского моря не ступаем.

Когда лишь Вседержитель к нам выходит, мы бываем

В их видимости, и они за нами наблюдают,

И злоязычники тогда про нас их вздор слагают:

Тут и свиданье в Яочи при Чжоу (11), мы всё знаем.

И Вестники во времена Хань – синие те птицы (12).

И каково же юным феям? Как им уклоняться?

Однако новобрачные здесь, нужно воздержаться,

И незачем нам повторять такие небылицы».

Мать-фея тут заметила: «Но я сама слыхала,

Что феи никогда с людьми на встречу не стремились,

А сами жертвами лишь случая так становились,

Возлюбленных на небесах им как всегда хватало.

И встречи были редкостью, возьмём хоть для примера:

Свиданья в Бо-хоу (13), иль в Гаотан горах, высоких (14),

Такое ведь случалось, хоть всему была и мера,

Как встречи феи в Лопу (15), как влюблённых, одиноких.

Иль вспомнить, как Цзян Фэй там сами жемчуг с себя сняли (16).

Или сошлись Лун-юй и Сяо Ши (17), где находились,

Или Цай Луань и Вэнь Сяо супругами так стали (18),

И Лань-сян с Чжан Шо, полюбив друг друга, поженились (19).

Яснее ясного, людям насмешки всем по нраву,

Тогда же посмеются пусть все сами над собою,

Не нужно обращать на них внимания, по праву».

Все духи рассмеялись над историей такою.

К горам стало клониться солнце, гости все устали,

Отправились все восвояси. Ди сказал супруге:

– «Выходит, и на небесах все баловаться стали,

И шалости, любовные, смакуют друг о друге.

Не зря Ткачиха с Волопасом (20) всё же поженились,

И Шан Юань сошлась с отроком Фэн Чжи не случайно (21),

А к Цюнь-юю в храм ночью две красавицы явились (22),

Условия различны, чувства их необычайны,

Но всё же схожи. Я хотел бы знать определённо,

Ведь духи, феи на людей не очень то похожи.

Но отчего они все селятся уединённо -

От принужденья иль их силы оставляют тоже»?

Жена в лице вдруг изменилась и ему сказала:

– «Немногие, о ком ты говоришь, под власть попали

Тёмных начал, но у других лишь светлое начало,

Поэтому они на небе духами и стали.

Поэтому и большинство из них служить достойны

У Багряных ворот, их имена все пишут златом

Тут, в Золотом дворце, все в одеянии, богатом,

Так как на небесах они ведут себя пристойно.

Достойно развлекаются, живут в уединенье,

Как только кто завидит их, то сразу понимает,

О чистоте душевной нет ни у кого сомнений,

От похоти, соблазнов, он себя сам ограждает.

Увы, на них я не похожа, и подвластна чувствам,

Могу от сотен я причин так сильно распалиться,

Что если даже в храме сама буду находиться,

То дух мой будет вожделеть телесного искусства.

Не думай, будто феи все совсем, как я, такие.

Я думаю во многих ещё качества остались».

– «Тогда спокоен я, – сказал муж, – мы с тобой другие».

И муж с женой, хлопнув в ладоши, громко рассмеялись.

В покоях их стояла ширма, белая, большая,

И муж после любовных сцен завёл обыкновенье

Раз каждый, после близости, писать стихотворенье

На ширме этой в час досуга, телом отдыхая:

«Небо закрыли со сторон все облака, густые,

Свет небожителей трёх гор (23) издалека всем видно,

Летит сосновый запах – ощущения простые,

Где-то внизу чёлн рыбака тянет сети, пустые.

Вот светит круглая луна, ветер шумит сердито,

На сердце камен лёг – неясные переживанья.

И штора сдвинута, окно для хризантем открыто,

Хмельной поэт пишет стихи о четырёх страданьях (24).

Он чертит кистью их и тихо про себя читает,

Дымит курительница, ароматный дым прекрасен,

И на губах его эти слова вдруг замирают.

И жизни смысл в минуту эту ему слишком ясен.

Заря парчу зажгла, и небеса вдали алеют,

Но мёртвым кажется дом за высокою стеною,

Он словно опустел и уже смысла не имеет,

Полярная звезда встаёт всё выше надо мною.

Я чувствую, что будто умер сам, на самом деле,

Другие же все здесь во сне забвение находят,

Придворные лишь дамы эту ночь без сна проводят

И обучаются игре всё время на свирели.

Все формы в очертаньях туч, клубящихся в безбрежье,

Так бесконечны небеса – в любом краю всё те же.

Но всё ж роднее они были на земле мне прежде,

Хоть голубые небеса светлы, прозрачны, свежи.

От света, лунного, и ветра шторой защититься

Могу я и в зеркальное глядеть лишь отраженье,

И, как отшельник ночью погрузиться в сновиденье,

Уткнувшись головой в подушку, мирно затаиться,

И слушать до рассвета как плывёт звон, колокольный,

И вспоминать о том, как мне жилось в моей деревне,

Как я бродил в лесах, путь выбирал домой, окольный,

Сидел подолгу на развалинах, где был храм, древний,

Крик чудища То ждал – последней стражи объявленье (25),

Рассвет встречал в лесу и наблюдал за облаками,

И ко всему родному ощущал я тяготенье,

В отъезде все места и люди были пред глазами.

Когда туман окутывал места мои родные,

Я знал, за мглой той скрыто всё, что уже детства знаю,

Рассеется туман, пейзажи будут всё такие,

И ничего не пропадёт, что я так обожаю.

А здесь средь волн я вижу лишь простор, безликий,

Мелькнёт челнок лишь, одинокий, а потом исчезнет,

И не поймёшь святой там или житель, дикий,

Бесплотный долгий звук один вдали только трепещет.

А гору с четырёх сторон лишь волны подпирают,

Во сне я дома был, но это сон только приснился,

А надо мной лишь небосклон всё небо обнимает.

И путь домой, в родной мой край, давно уже забылся.

Безмолвно лепестки от персика вокруг кружатся,

Цветы все вянут, а в садах один лишь мох найдётся,

Зачем ушёл Лю Лан совсем, и он уж не вернётся,

А на следы его опавшие листья ложатся».

Уж год прошёл, как Ти-кан дом, родной, совсем покинул,

Пруд лотосовый изменил свой цвет и стал лазурным,

Ночами ветер задувал, и море стало бурным,

Один год только их супружеского счастья минул.

Ночами долетало к ним гудение прилива,

Бередило всё это сердце, грустью наполняло,

Смотрел на корабли он, проплывающие, сиротливо,

И каждый такой раз ему всё тяжелей ставало.

Один раз указал своей жене он направленье,

Сказав: «Вот там, в той стороне мой дом, его не видно,

Меня, видать, забыли все, и это мне обидно,

Наверное, никто не ждёт, моего возвращенья».

В другой раз он сказал жене: «Давно уже скитаюсь,

Но сердце тянется домой, вот бы там оказаться,

Не должен это говорить тебе я, и я каюсь