Андрей Кураев - Охотничий азарт вместо богословия

Во-первых, не помню, чтобы Иисус Христос “учил нас делать выводы только на основе априорных истин”. Во-вторых, в православной традиции как раз не советуется исходить из того, что называется в философии (а в православном богословии такого термина нет) “априорными истинами”. Априорным называется такое знание, которое не рождается в опыте, которое порождается исключительно рассудком и не может быть подтверждено или опровергнуто опытом. Церковное же богословие рекомендует исходить из духовного опыта, то есть строить свои суждения не a priori, но a posteriori. Так что, “профессор, не говорите “красиво”! В-третьих, в статье самого В. Швыркова нет ни одной ссылки не только на богословов, но и на отцов. В-четвертых, я специально посмотрел ту свою статью, которую критикует американский профессор (каких наук?), пишущий для “РВ”. В тех местах моей статьи, где речь заходит об изъяснении Писания, я не цитирую ни одного богослова. Все цитаты взяты из отцов: святителей Иринея Лионского и Игнатия (Брянчанинова), новомученика архиепископа Илариона (Троицкого).

Итак, пусть мой оппонент наберется мужества и вступит в спор не со мной, а с упомянутыми отцами. Пусть прямо скажет: “Кураев заблуждается вместе со святителями Иринеем и Игнатием, владыкой Иларионом”…

То же самое касается и реплики, перепечатанной “РВ” из журнала “Ревнитель православного благочестия”(Барнаул, 1998. № 4). По вопросу о границах Церкви я говорю, что у разных Отцов были разные мнения. Мой анонимный на этот раз критик передергивает и пишет: “Любопытно, что сам о. диакон сознает то, что святые отцы учили иначе”.

Но в подтверждение своего предположения о том, что — пусть умаленная, придушенная, но все же — благодать пробивает себе дорогу в еретических сообществах, я привожу слова святителей Филарета Московского, Феофана Затворника и архиепископа Иннокентия Херсонского. Эти имена и соответствующие места из их творений мною были приведены. К ним можно добавить и суждения святителя Луки Симферопольского (на которого за это повышает голос тот же номер “Ревнителя”), а также иеромонаха Серафима (Роуза), который в конце своей жизни немало терпел от тех, кого он называл “сверхправильными”, — в частности, за отказ перекрещивать тех, кто был крещен вне Православия8. Но “Ревнитель” делает вид, что ведет полемику лишь со мной, не замечая, что в подтверждение своего взгляда я привожу суждения отцов.

А “РВ”, перепечатав обвинение, выдвинутое в мой адрес “Ревнителем”, поставил себя в ситуацию, ставшую уже просто нелепой. Нелепость ее в том, что священник Петр Андриевский в полемике со мной апеллирует к Посланию восточных патриархов как к высшему авторитету. Но именно тот мой тезис, на который столь резко и неумно отреагировал “Ревнитель”, совпадает с позицией Послания: “Мы почитаем крайне ложным и нечистым то учение, будто бы несовершенством веры нарушается целость и совершенство Таинства <���крещения>. Ибо еретики, которых принимает Церковь, когда они отрекаются от своей ереси и присоединяются ко Вселенской Церкви, получили крещение совершенное, хотя имели веру несовершенную”9. Как видим, восточные патриархи считают, что благодать может таинственно присутствовать и действовать в еретических сообществах, преподавая “кривоверам” “крещение совершенное” (которое, конечно же, никак не тождественно возможности спасения, если человек так и останется во внеправославной христианской общине и тем самым ограничит свое возрастание в благодати лишь благодатью крещальной).

Все эти несуразицы в мыслях моих оппонентов, публикуемых “РВ”, происходят по причине, о которой мне пришлось говорить еще в прошлом ответе (“ненависть лишает разума”). “РВ” предоставляет место людям, которые духовно нездоровы. Ведь если человек ищет в другом лишь грехи и недостатки и, услышав имя этого “другого”, сразу начинает перебирать поводы для его осуждения — это признак духовной болезни. Установка на выискивание грехов в других людях сама является нездоровой. Ну а уж если завелась в голове установка “изобличить ересь”, — то при так поставленной задаче можно объявить еретиком любого проповедника, в том числе и святого отца! Перетолковав в худшую сторону, “не заметив” при этом контекста, уточнений, оттенков и цели речи, можно объявить еретиком любого, кого критик решил противопоставить собственному пониманию Православия. Пример именно такого пристрастного богословия и являет священник Петр Андриевский.

Только неумно- и неуемно-предвзятым отношением ко мне я могу объяснить первый из выпадов священника Петра. “О. Андрей обходит стороной те места статьи Белякова, которые явно изобличают его нечестие и на которые ему ответить нечего. К примеру, он “не замечает” в статье Белякова его же (Кураева) собственные слова: “И в полемике с оккультистами Церковь уясняет свою веру, уясняет служение и учение Христа”…” Прерву пока цитату из текста моего нового оппонента. Неужто всерьез он утверждает, что я не заметил моих же собственных слов? Реагировать я должен на свои слова или на слова моих критиков? Или я должен сам с собой вести полемику? Но я не шизофреник и не унтер-офицерская вдова…

Кроме того, о. Петр очень далеко уходит от правды, заверяя читателей “РВ”, будто я не отреагировал на выпад Белякова по поводу той моей фразы.

Но продолжу филиппику священника Петра: “Как это? Наша Православная Церковь до сих пор “не уяснила” своего же православного учения, “учения Христа”, чтобы ей было необходимо уяснить его сейчас через полемику с оккультистами? Но эту хулу на Духа Святого о. диакон не замечает”.

Не знаю, где о. Петр, именующий мысли Канта и Честертона “пустейшими”10, а слово “профессор” употребляющий в качестве уничижительной клички11, получал богословское образование. Но в любой семинарии рассказывают, что в Чуде Пятидесятницы апостолы получили полноту жизни в Духе Святом. А вот разные грани этого опыта постепенно осмыслялись церковным разумом. По мере того как возникали недоумения и дискуссии по поводу тех или иных сторон христианской веры и жизни, находились новые слова и аргументы. Так, лишь во втором веке появляется неизвестный апостолам термин “Троица”, и лишь в четвертом веке приемлется Церковью ключевое для нашего богословия слово “единосущный”.

Когда возникает поспешное, упрощенное, одностороннее решение какой-либо богословской проблемы, тогда церковный разум внимательнее всматривается в то, что в церковном предании (предании духовного опыта) находилось и прежде, но, будучи частью церковной жизни, не становилось предметом церковного обсуждения и рационализации. Так, например, священные изображения встречаются у христиан уже в конце I века. Но богословские аргументы в защиту иконописания и иконопочитания появляются лишь многие столетия спустя — в эпоху иконоборчества. И только тогда становится ясно, что иконопочитание — необходимая часть христианской веры (до той поры в христианской письменности не было аргументов в защиту икон, напротив, у некоторых святых, например, у святителя Епифания Кипрского (см. также 36 правило Эльвирского собора 300-го года) есть запреты на почитание изображений). Потому и сказал протоиерей Георгий Флоровский: “Сейчас Церковь знает Христа не больше, чем она знала Его во времена апостолов. Но она свидетельствует о большем”12.