Андрей Кураев - Охотничий азарт вместо богословия

Однако официальный учебник богословия — “Догматика” митрополита Макария была написана на языке “юридизма”. И потому возвращение к досхоластической поре православного богословствования (начавшееся, в частности, в трудах славянофилов, архиепископа Сергия (Страгородского) и архиепископа Антония [Храповицкого]) некоторыми воспринималось как отход от Православия (хотя это был всего лишь отход от привычного им облика Православия, к сожалению, подкрашенного и искаженного западными влияниями)16. Как говорил архиепископ Иларион, “у нас еще и теперь немало охотников клеймить “либерализмом” и даже “неметчиной” все, что несогласно с Макарием!”17.

Вот и священник Петр Андриевский счел за эталон православия макариевскую “Догматику” и все, что хоть как-то отличается от нее, объявляет ересью. У него хватило и дерзости, и последовательности, чтобы обличить привидевшиеся ему “еретические басни” в богословском наследии архиепископа Илариона (Троицкого), вопрос о прославлении которого в лике святых, по сути, уже решен: “Особенно следует остановиться на религиозных представлениях архиепископа Илариона (Троицкого), который в свое время выступал непримиримым антагонистом митрополита Макария, обвиняя последнего в схоластике и католицизме. Это и неудивительно. Ибо “Богословие” митрополита Макария, пронизанное святоотеческим духом, убедительнейшим образом обличало его, архиепископа Илариона, еретические басни, что грех нашего праотца Адама — не преступление, делающее грешника виновным пред лицо правды Божией. Грех, по архиепископу Илариону, — это болезнь и несчастье человека”18.

А ведь еще Алексей Хомяков говорил, что “Макарий провонял схоластикой”19. Весьма сдержанным было отношение к этой книге святителя Филарета Московского: “Отдавая должное тщательности проделанной митрополитом Макарием работы, критики единогласно отмечали отсутствие в книге идейной цельности и определенности в изложении учения. Это была добросовестная компиляция, но при этом безжизненная и лишенная религиозного зерна. Труд митрополита Макария, волею обстоятельств остававшийся важнейшей теологической суммой XIX столетия, на деле представлял из себя плод творчества бюрократа и полностью диссонировал с выходившим уже тогда “Добротолюбием”. Своим молчанием митрополит Филарет выразил неодобрение макариеву “Богословию”, и только после его смерти сокращенный вариант книги был издан для употребления в семинариях”20.

Итак, когда белорусский священник восклицает, что “поругано православие”, при восприятии его слов надо делать поправку: оказывается, это всего лишь означает, что кто-то написал иначе, чем это делал митрополит Макарий21.

Теперь посмотрим на то, что священник Петр считает возмутительным в моих книгах: “Диакон А. Кураев исповедует ересь Пелагия, что грех нашего праотца Адама не перешел на его потомков”.

Напомню, что Пелагий полагал, будто человеческая природа никак не была затронута грехопадением. “Пелагий признает первородный грех лишь в смысле первого дурного примера, данного Адамом, он отрицает реальную силу греха, переходящего на потомков Адама. Отделяя грех от природы, видя в нем только сознательный акт единичной воли, Пелагий не может признавать его причиной смерти”22. “Пелагий утверждал, что каждый человек только повторяет грех Адама, следуя примеру Адама; природа же его осталась такой же, как и сотворена, невинной и нечистой, как у первозданного Адама, причем болезни и смерть свойственны этой природе от сотворения, а не являются следствиями первородного греха”23.

Неужели я отрицаю поврежденность человеческой природы в людях, произошедшую вследствие падения Адама? “В грехе человек прежде всего отпал от своей собственной природы, изменил ей… Все, что произошло с Адамом, произошло с нами, ибо он нес в себе родовое начало”24. “Источник, отравленный в своих истоках, несет примешавшийся ему яд вдоль всего своего течения. (Что тем более не удивительно, поскольку источник человеческой истории с каждым поколением становится скорее более мутным, нежели более чистым). И потому вполне достоверно говорит святитель Феофан Затворник: “Душа наша на свет является со старым; и если не отнять от нее этого старья, она так и останется старою, не вкусив новинки””25

Но есть два смысла, в которых говорить о “первородном грехе” для православного человека невозможно. Во-первых, нельзя считать, будто все мы были соучастниками греха Адама: Пятый Вселенский Собор осудил веру в предсуществование душ прежде их физического рождения. Нас просто не было во время грехопадения нашего праотца. Во-вторых, нельзя утверждать, что Бог вменяет нам грех Адама как наш собственный грех. Вспомним, что говорит Господь пророку Иезекиилю: “Зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу, говоря: “отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина”? Живу Я! говорит Господь Бог, — не будут вперед говорить пословицу эту в Израиле. Ибо вот, все души — Мои: как душа отца, так и душа сына… Вы говорите: “почему же сын не несет вины отца своего?” Потому что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив. Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается” (Иез. 18,2–4 и 19–20).

Сербский богослов Иустин Попович так поясняет отличие православного учения об изначальной греховной поврежденности человеческой природы от западного учения о “первородном грехе”: “В Адамовом грехе надо различать два момента: прежде всего преступление как таковое, акт нарушения Божьей заповеди, нарушение как таковое (parЈbasij), ошибку как таковую (parЈptwma), непослушание как таковое (parako”); и, с другой стороны, — состояние уже совершенного греха (Ўmartia). Потомки Адама, в строгом смысле слова, не принимали личного, непосредственного, сознательного и вольного участия в Адамовом преступлении (то есть в parЈbasij, parЈptwma, parako”). Но поскольку они берут свой исток от падшего Адама, от греховной природы, они наследуют греховное природное состояние, в котором живет грех (Ўmartia) как деятельное начало, которое понуждает личность каждого из нас совершить грех подобно Адаму, почему и подвергаются тому же наказанию, что и Адам”26.

Это и есть та позиция, в которой я вижу точное изложение православного предания. Сравним ее с позицией западного христианства. С католическо — протестантской точки зрения, наши прародители “передали всем своим потомкам вмененную вину за грех, смерть во грехе и свою порочную природу”27. Отец Петр, похоже, всецело согласен с этой формулой, ибо пишет о “действительности вменения первородного греха нам, потомкам Адамовым”. Однако для православного богословия нет необходимости соглашаться с первым из тех “наследий”, которые упоминаются в протестантской формуле веры. У отцов встречается прямое отрицание того, что потомком передана “вмененная вина за грех”. Например, преподобный Марк Подвижник говорит: “Мы наследовали по преемству не преступление, но смерть: ибо нельзя было нам, происшедшим от мертвых, быть живыми”28. Напомню, кстати, что эти слова преподобного Марка я цитировал в “Сатанизме для интеллигенции” в том же абзаце, где была цитата из философа С. Франка, упомянутая священником Петром29. Это значит, что он знал и о словах преподобного Марка, и о том, что я с ними согласен, — но тем не менее, обвинил меня в отрицании поврежденности человеческой природы.