Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Для нас же, русских, напротив, только тогда получится нравственное удовлетворение в случае победоносного исхода войны, если священный град равноапостольного Константина и кафедра первенствующего иерарха всего мира опять восстановит свое значение как светильника православной веры, благочестия и учености и будет собою объединять славянский север, эллинский юг и сиро-арабский и грузинский восток, а также привлекать к возвращению в Церковь русских раскольников, болгарских отщепенцев, австрийских ушатов и восточных еретиков-монофизитов разных наименований.

Но продолжим свой печальный перечень неблагоприятных настроений современности для верного следования девятому члену Символа веры. Посмотрите, как мало в настоящие дни сознают эту задачу жизни и деятельности православных народов их неправославные, а иногда и вовсе нерелигиозные правительства. Разумеем румынского и болгарского королей – католиков и греческую королевскую фамилию – родича Вильгельма.

Болгары как раскольники, прервавшие уже 40 лет тому назад свое общение с Церковью, естественно, нашли в себе довольно бесстыдства, чтобы принудить свой народ, уже не впервые, поднять оружие против родственной по крови Сербии и своей избавительницы – России. Но особенно больно то, что православный народ Румынии и Греции колеблется, с кем ему войти в союз, с православными ли народами, борющимися против латинян, лютеран и магометан, или с этими последними, с врагами православия. Колебание Греции отчасти извинительно. Мечта ее возвратить себе свою священную столицу, составлявшую славу ее народа в продолжение одиннадцати веков и продолжавшую вещать ее даже под турецким игом в последние четыре-пять веков всемирной истории, эта мечта, вполне естественная и законная и столь близкая к своему осуществлению три года тому назад, должна была рассеяться при успехах русского оружия против немцев и турок, рассеяться навсегда. Конечно, более церковное, менее пламенное настроение народа должно бы удовлетвориться передачей своей исторической святыни сильнейшему единоверному братскому народу русских, но требовать такой высоты настроения от эллинов значило бы требовать слишком многого. Константин основал Царьград, другой Константин его поневоле отдал злым варварам; Константин же, по давнишнему преданию греков, должен его возвратить христианству и эллинизму; ради этой идеи греческие патриоты дерзнули даже на преступление цареубийства, чтобы ускорить ожидаемое событие, но Господь не нуждается в грехе для исполнения своей воли (см. Сир. 15, 11–13), и мужественный поход балканских христиан против агарян 3 года тому назад окончился братоубийственным междоусобием, не достигнув своей конечной цели.

Видимо, Господь желает смирить нетерпеливых греков тем, что не по их замыслу и не их силою возвращена была им древняя столица, но, как Иоиль завершила победы Барака, и увенчание векового освободительного движения христиан от турок, т. е. освобождение Константинополя и возвращение его эллинам в качестве великодушного дара, должно быть совершено Россией. Скептики на это ответят: «Ты теперь так говоришь потому, что России теперь нужна помощь греков против болгар и турок, а она, конечно, немедленно будет дана первыми, если им обещать Царьград».

Нет, я говорю не теперь, но развивал эту мысль довольно подробно еще в апреле месяце в Петрограде в одном высоком собрании, когда взятие Константинополя почиталось делом нескольких предстоящих дней, причем имелись сведения, что союзники присудили его в собственность России. Я тогда еще доказывал, что град Константина должен быть отдан своим историческим владельцам, эллинам, а Россия должна только сохранить проливы, как Англия владеет Гибралтаром. Доказывал я это не на основании политических расчетов настоящей войны, ибо тогда господствовала полная уверенность в немедленном одолении и Турции, и Германии, а на совсем других основаниях. Могу передать все это совершенно свободно, потому что собрание было не государственное, а церковное, и слово мое имело характер академический, а не практический и было обращено не к политическим мероприятиям, а к убеждениям русских людей, – как и в настоящей статье я излагаю его своим скромным читателям, от которых направление нашей государственной политики нисколько зависеть не будет и которые могут только молиться Богу об исполнении этих благих пожеланий.

Не радует меня девиз «изгнание турок из Европы». Что такое Европа? Кому она нужна? С какими нравственными ценностями совпадает это географическое понятие? Изгнать турок из Европы и оставить им всю православную Анатолию? Святую Землю? Антиохийский патриархат? Или даже Палестину евреям, как советуют некоторые глупые националисты, не понимая того, что русскому народу легче было бы отдать евреям Харьковскую губернию или Нижний Новгород, чем отечество отвергнутого ими Спасителя?

Не Европу только надо очистить от турок, а весь Православный Восток: Господень Гроб, Голгофу, Вифлеем, Дамаск, Бейрут и вообще все православные епархии. Если в настоящую войну удалось бы только очистить от них Константинополь, то на это следовало бы взирать лишь как на первый этап освобождения христианства и непременно обеспечить за собою сильный и постоянный натиск на дальнейшие пределы турок, населенные православными греками и православными арабами. Первое возможно лишь в том случае, если Россия восстановит Византийскую империю, объединив теперешнюю свободную Грецию с Царьградом под мирскою властью самодержца-грека и под духовною властью Вселенского греческого патриарха, и тем отблагодарит эллинский народ за то, что он некогда освободил нас от рабства дьяволу и ввел в свободу чад Божиих, соделав нас христианами. Патриарх останется пастырем своих многочисленных малоазийских епархий и епархий свободной Греции, а Византийский император со своим народом не успокоится до тех пор, пока не возвратит этих епархии в свое подданство, пока не объединит весь эллинский народ в одном государстве. Тогда Россия получит себе надежного и преданного союзника в исполнении другой своей задачи на ближнем Востоке. Она должна овладеть широкой лентой земли от южного Кавказа до Дамаска и Яффы и овладеть Сирией и Палестиной, открыв для себя берег Средиземного моря и соединив его с Кавказом железными дорогами. Без преданного и сильного своею энергией союзника этого сделать, а тем более сохранить, невозможно, ибо при иных условиях греки будут самыми неукротимыми противниками такого движения России на Востоке, да оно просто сделается физически невозможным.

Таковы соображения политические, внешние. Как более простые, они изложены нами сначала; но обратимся к более глубоким и серьезным основаниям, имеющим силу не только в настоящий век, но и для веков дальнейших. Русское правительство, представительное и исполнительное, русское общество и русское земство оторвалось от русской истории, от нашей народной культуры. В некоторой степени то же должно сказать и о нашей духовной школе и даже о нашем ученом духовенстве. Все это началось между французским республиканством и немецким социализмом, и в этих увлечениях сдерживалось такими деятелями и мыслителями, как Катков, Победоносцев, Грингмут, т. е. проповедниками полунемецкого абсолютизма Николаевской эпохи, но никак не церковной культуры эпохи Алексея Михайловича, не последователями Хомякова и Достоевского. Впрочем, ни наши псевдолибералы, ни наши консерваторы полстолетия не печалились о своем разъединении с народом, с Церковью и с нашими предками – до последнего года. Но вот открылась война, «настало время, все освещающее», и искреннейшие мыслители из русских людей уже органически не могут себя считать последователями и проводниками европейской, т. е. немецкой культуры, культуры силы, борьбы за существование и только внешней техники при чисто животном себялюбии и чувственности. Явилась страшно сильная потребность в опознании своей, русской культуры; готовы даже признать и ненавистное им дотоле православие; пишут статьи и стихами, и прозой о русской жизни, о русской общественности, о ее глубокой противоположности жизни европейской, основанной на римском праве, т. е. на язычестве; но дальше общих фраз почти не идут и идти не могут. Почему? Потому что не имеют материала для определения самой основной разности между Россией и Европой, той глубокой разности в понимании христианства, которую наши плохенькие богословские курсы доныне определяют по Окружному Посланию Фотия, т. е. по памятнику IX века, когда разность заключалась в нескольких мелочах.