Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Наконец, мы имеем совершенно ясное учение Церкви об убийстве на войне, изложенное в каноническом послании свт. Афанасия Великого к Аммуну-монаху, утвержденном Шестым Вселенским Собором. Этими словами Церкви, или, точнее, Святого Духа, говорящего ее устами, мы и закончим настоящую статью. «В различных случаях жизни обретаем различие, бывающее по некоторым обстоятельствам, например, непозволительно убивать, но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие их превосходные деяния. Таким образом, одно и то же, смотря по времени и в некоторых обстоятельствах, непозволительно, а в других обстоятельствах и благовременно, допускается и позволяется. Такожде рассуждати должно и о телесном совокуплении. Блажен, кто в юности, составя свободную чету, употребляет естество к деторождению. Но аще к любострастию, то блудники и прелюбодеи подвергаются казни, возвещенной апостолам».

Убийство предосудительно как дело произвола и ненависти, т. е. убийство личное, но убиение врага на войне «допускается и дозволяется».

Обличай мудрого, и он возлюбит тебя, – говорит священный писатель, – дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее (Притч. 9, 8–9). Руководясь такими мыслями, академии с готовностью принимали бы всякие указания на свои несовершенства, лишь бы эти указания были соединены с предуказаниями разумных улучшений и были бы проникнуты искренним доброжелательством.

К сожалению, наши академии подвергаются совершенно иного рода укорам. У них отыскивают недостатки со злорадством, стараются представить эти недостатки совершенно неискоренимыми из их быта и таким образом обрекают обличаемого на безнадежное уныние. Подобного рода укоры проникают все чаще в печать, все смелее и резче раздаются в частных и даже в полуофициальных беседах. Почему? Может быть, академии в последнее пятилетие изменились к худшему с точки зрения порицателей? Нет, порицатели всегда прибавляют, что за последние 10–12 лет академия стала «приличнее», но все же не удовлетворяет их требованиям. Возникает новый вопрос: почему же раньше хулители молчали, почему во время толстовского устава академия всюду хвалилась в церковных сферах, а поносится теперь, когда она гораздо сильнее прониклась церковным духом? Не потому ли, что новые, отрадные явления ее жизни пробудили у друзей Церкви новые, более смелые чаяния, так что их порицающий голос есть вопль нетерпеливой, но сочувственной ревности?

Такое объяснение действительно приложимо к запросам лучших людей, например С. А. Рачинского, так решительно, но весьма преувеличенно очертившего наши недочеты в «Русском обозрении». Впрочем, этот достопочтенный писатель мало знаком с бытом академии, хотя и чрезвычайно ревнует об усовершенствовании пастырства в нашем отечестве. Гораздо определеннее нападки на академических преподавателей, воспитателей и студентов дозволяет себе другой писатель, какой-то «православный», печатающийся едва ли не во всех ежедневных изданиях охранительного направления. Он прямо заявляет, что в академиях преподавание идет вяло, неудачно, а если кто и побойчее, то неправославен, а насаждает в студентах дух неверия и растления, духовных академий как учреждений церковных у нас вовсе и нет, а есть богословские факультеты.

В каждой строке этого писателя говорит какая-то завистливая злоба, и уж конечно никто не встретит здесь сочувственной ревности не только к академиям, но и вообще к Церкви. На такие нападки и отвечать не следует, как справедливо писал в «Богословском вестнике» профессор Заозерский, но нельзя не откликнуться на другие, более угрожающие голоса современной печати, распространяющей слухи о переработке наших учебных уставов высшею духовною властью. Обидно то, что эти никем, конечно, не уполномоченные репортеры, стараются представить дело так, будто помянутая переработка исходит из совершенно отрицательного взгляда на академии и семинарии как на учреждения, лишенные и церковного, и вообще всякого нравственного содержания. Такой тон усвоен репортерами из сфер, довольно устоявшихся в своих воззрениях, и его отголоски можно слышать нередко.

Но, может быть, здесь тоже сочувственная ревность, в своих обличениях переходящая в укоризны, а на самом деле проникнутая тою же любовью, как горькое слово Христово к книжникам и фарисеям?

Апологеты академий в своих кратких заметках на страницах «Церковного вестника» представляют дело иначе и обвиняют своих хулителей в самых низких побуждениях, совершенно отвергая справедливость укоризн. Но страстная речь оскорбленного сердца, хотя и достойна сочувствия, однако не достигает цели, а только разжигает страсти. Мы поступим иначе: будем предполагать у противников академии самые лучшие цели, а на академии примем как можно больше вины. Быть может, такой способ защиты доставит больше возможности столковаться по крайней мере с искренними обличителями и повести речь о всякого рода улучшениях не в качестве обвиняемых, а дружно, рука об руку, потому что кто не желает улучшения во всем и какое земное учреждение не нуждается в улучшениях? Итак, с полною готовностью принять на академии всякую вину, хотя бы лишь в малой степени ей присущую, открываем уши к слышанию укоризн. Они разнообразны и тяжки, но общая их почва скоро выясняется и легко может быть выражена в таком положении: «Академии существуют для нужд Церкви, но живут жизнью, отрешенною от Церкви, и являются неспособными служить ей ни в лице своих питомцев, ни в своей ученой литературе. Нужны проповедники – их мало. Нужны миссионеры – их почти вовсе нет. Нужны иереи, благоговейные и опытные духовники, – если они получаются, то не от академической науки. Нужна живая речь просвещенных писателей, но академическое слово никак не может повлиять на умы. Академическое богословие несамостоятельно, оно носит на себе следы протестантского и даже рационалистического влияния; кроме того, оно сухо и мертво».

Допустим на время справедливость этих указаний, формулированных нами в самой невыгодной для академии форме и в самой, по-видимому, победоносной для ее противников. При всем том сами по себе эти указания могут только требовать благоприятных для академии мероприятий, которые бы сближали ее с жизнью, подымали самодеятельность, усиливали научную производительность. Увы, наши обличители совсем не туда клонят дело. Они приводят эти указания лишь к тому, чтобы затем обрушиться на академию градом других упреков, чтобы представить эти недочеты последствием положительной злой энергии, будто бы наполняющей жизнь академий. Поэтому улучшение последних должно состоять не в усилении добрых начал академической жизни, а исключительно в подавлении злых, добрых же они у нее и не находят. Отсюда воззвания к карам, к изгнаниям, ко всякого рода подавлениям и воспрещениям. Миссионеров и деятельных ревнителей у нас мало не потому, чтобы академия не умела или еще не успела их воспитать, а потому, что она и не сочувствует Церкви, что она индифферентна, даже враждебна ей. В академии нет почвы для воспитания святой ревности пастырей, здесь только рационализм да искание своих личных интересов, только ученая гордость да нежелание знаться с нуждами нравственной жизни народа и общества. «Академию, – слышим мы далее, – нужно пересоздать, должно сотрясти ее прежние устои как лишенные нравственного содержания…»