Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Действительно, оглянитесь на состояние русского народа перед войною в продолжение последнего десятилетия: до чего люди извратились, изолгались; как для них не стало на земле ничего святого, как вошло в обычай делать то, чего не делают даже дикие звери, т. е. убивать своих собственных детей; как стало все продажно, начиная с убеждений; как пало просвещение и наука, сделавшаяся предметом эксплуатации, и школа, обратившаяся в фабрику дипломов.

Нравственный подъем, последовавший за объявлением войны и в значительной степени продолжающийся и доныне, является обильным искуплением тех неизбежных нравственных преступлений, которыми изобилует всякая война. Возьмите в руки книгу Судей, там во второй главе изложен этот закон жизни народной: во время политического мира иудеи впадали в разврат и идолопоклонство; тогда Господь насылал на них враждебные племена; народ восставал на защиту отечества и нравственно преображался, оплакивая свое прежнее отступничество.

Выскажете: «Но разве нет других, более чистых средств для нравственного возрождения народа, средств, чуждых крови и насилия?» Конечно, есть, но Господь попускает быть военному бедствию именно тогда, когда к нравственным, высшим призывам народ остается глух.

Если бы русский народ имел такие нравственные силы, что мог бы убедить австрийцев не губить Сербского королевства, не принуждать боснийцев к католичеству, не препятствовать посредством пыток и казней галичанам возвращаться в Православие, вот тогда бы незачем было прибегать к военным угрозам. Далее, если бы по объявлении нам войны Германией и Австрией мы могли бы их убедить отказаться от своего намерения или, отдавшись под их власть без битвы и согласившись на уничтожение России как государства, имели бы основание надеяться, что от этого не поколеблется в ней православная вера, не развратятся еще более нравы и не погибнут вообще нравственные ценности русской души, тогда бы, конечно, незачем было бы нам воевать, незачем было бы держать ни войска, ни судебных учреждений, ни тюрем, ни денег; но от предположений таких условий принужден был отказаться к концу жизни даже и Лев Толстой при всей неукротимости своей фантазии.

Правда, было одно время, длившееся, может быть, год или два, когда новоначальная христианская община была охвачена безраздельною преданностью Господу и обходилась без всякой самозащиты: тогда ее стражем был Сам Господь, и первая попытка злоупотребить безусловным доверием, предпринятая Ананией и Сапфирой, встретила карателя в лице Самого Господа. Существуют и теперь христианские общества, в большей или меньшей степени чуждые физической самозащиты: это монастыри и отчасти все вообще духовные лица как лишенные права защищаться оружием. Правда, они не воспрещают защищать себя мирянам и вообще государству, но на магометанском востоке, на северных сибирских окраинах, а тем более во времена древние такою защитою приходилось пользоваться очень редко, а иногда монахи от нее сознательно отказывались.

Однако навязывать требования такого самоотвержения, на которое способны исключительные ревнители веры, сознательно отказавшиеся от мира, т. е. воспрещать самозащиту целому народу «с непраздными и доящими», с младенцами, отроками и подростками, с девушками и женщинами, которым женская честь дороже самой жизни, – такое воспрещение было бы делом совершенно неосмысленным. Война есть зло, но в данном случае, как, впрочем, и в большинстве войн в России, меньшее зло, чем уклонение от войны и предание во власть варваров нашего ли священного отечества, или других братских нам православных народов, которые по девятому члену Символа веры должны быть для нас так же близки, как и православные подданные нашего государя.

Допустим, скажет нам наш читатель, вы правы относительно настоящей патриотической и освободительной войны; ну, а какими побуждениями заставили бы вы русского солдата и офицера участвовать в непатриотическом походе 1848 года, а если бы он участвовал в нем, то как бы научили его справляться с запросами совести?

На такой вполне определенный вопрос у нас и ответ вполне прямой, предуказанный нами в начале статьи, как и на два другие вполне определенные вопроса. 1) Если царь или правительство предприняли войну по каким-либо корыстолюбивым и честолюбивым побуждениям, или по приказу, или по собственному произволу, а не по насущной нужде вверенного им государства, то, конечно, они виноваты и грешат; 2) погрешает ли, не соглашаясь участвовать в такой войне, воин или часть войска? Все-таки в большинстве случаев погрешает, ибо от ослушания происходит война междоусобная, более ужасная, чем война международная. Так, были бы достойны осуждения солдаты или даже полки, если бы они отказались участвовать в Венгерском походе 48 года; но мы не выскажем осуждения греческим легионам, которые вопреки воле антинационального правительства рвутся на войну против немцев; не осуждаем и австрийских славян, добровольно сдающихся нашей армии; в подобных случаях нужно ставить себе следующий вопрос: при каком выборе произойдет меньшее зло и наибольшая польза для православной веры и родного племени?

Вопрос этот разрешается непросто и весьма различно, когда государство находится в переходном состоянии от небытия к бытию, и обратно; если же оно находится в состоянии прочного порядка, то непослушание воинов какому бы то ни было призыву правительства к войне ведет страну к худшим последствиям, чем даже неразумно предпринятая война. Уклонение же от участия в войне освободительной и самозащитной есть несмываемый грех перед Богом. Так же должно отвечать и на третий вопрос, поставленный в начале статьи о вспомоществующем участии мирных граждан военному делу. Нет слов для достаточного осуждения преступности фабрикантов, купцов и помещиков, наживающихся от военного бедствия. То же должно сказать о несчастных загипнотизированных и терроризированных немецкими и еврейскими шпионами студентах, устраивающих демонстрации с криками «долой войну», о чем с большим аппетитом печатается в австрийских, немецких и мазепинских газетах.

Если детский или, напротив, преклонный возрасты, женский пол, люди болезненные, лица священного чина и, наконец, люди, несущие какие-нибудь специальные государственные обязанности, освобождаются от деятельного участия в сражениях, то от посильной помощи родным воинам и военному делу не может освободить гражданина никакое звание, ни пол, ни возрасты, не говоря уже о нравственной связи с родиной и армией, всякий должен помнить, что своею безопасностью и благополучием он обязан тем бесчисленным смертям и болезням, которым за него подвергаются родные воины. Им сладко умирать за отечество, когда они знают, что весь народ, все население словом и делом радо помогать им. Напротив, несочувствие взбунтованной интеллигенции и еврейской печати было одной из главных причин ослабления наших воинов во время Японского похода: стоит ли умирать за отечество, сыны которого сами его ненавидят и разрушают? Такое пагубное влияние революционных вспышек на дух армии отлично понимают наши враги и поэтому тратят большие деньги, чтобы вызвать студентов на революционные демонстрации.