Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Мы возвратимся к этому возражению, а пока скажем, что оно, конечно, гораздо серьезнее, особенно если к нему присоединяется указание на различие между ветхозаветным и новозаветным учением как между учением церковно-государственным и чисто церковным. Однако из этого же самого указания на существенную разницу между двумя Заветами выясняется, что война есть неизбежное условие государственной жизни, т. е. самого существования государства. Между тем современные отрицатели войны, толстовцы и сектанты, в прокламациях, которые они разбрасывают по казармам, стараются представить, что войны вообще, а настоящую в частности, устраивают по своему капризу цари вопреки воле народа для каких-то своих выгод, то есть с целями либо честолюбивыми, либо корыстолюбивыми, и что войны не было бы, если бы народы управлялись «выборным правительством под главенством Христа и Евангелия». Как это просто и как далеко от истины. Ведь таким правительством управлялась вся средневековая Европа в лице выборного папы, опиравшегося на Евангелие. И что же? Вся эпоха папского владычества была временем кровопролитнейших войн между единоверцами при личном участии священников и епископов. Но, может быть, мои вопрошатели прибавили слова «под главенством Христа и Евангелия» только для красоты слога, отлично понимая, что всякое современное выборное правительство первым целом постарается расквитаться с Евангелием и вообще с религией? Быть может, по их мнению, для международного мира достаточно, чтобы правительства были выборные? За ответом на такой вопрос незачем далеко ходить: перед вами Франция с выборным правительством, с упразднением всяких сословных преимуществ, с полною свободой убеждений. Что же? Она приняла участие в войне по собственному почину, без всяких принудительных обстоятельств.

В частности, русское правительство по отношению к восточным христианам не понуждало народ к войне, а напротив, удерживало его – то по сознанию своего сравнительного бессилия освободить христиан от турецкого ига (в XVII веке), то из опасения со стороны западных народов, то, наконец, по западническому равнодушию к судьбам Православия (первая половина XIX века). Но когда возгоралась война с Турцией, то русский народ с восторгом шел на такой освободительный подвиг, и не столько он подчинялся требованию правительства, сколько самое правительство подчинялось воле православного народа, как это было, например, в 1877 году. Конечно, бывали войны династические, выражавшие волю только правительства и вредившие историческим задачам народной жизни, например Венгерский поход 1848 года; но если мы обратимся к настоящей войне, то находить здесь что-либо подобное смешно и глупо. Неужели у людей так коротка память, чтобы забыть причины ее возникновения? Австрия, не удовольствовавшись аннексией православной Боснии и Герцеговины, послала сербскому королевству ультиматум с требованием согласиться на введение в стране австрийской жандармерии. Всякий мало-мальски проницательный человек отлично понимает, что получилось бы такое подчинение одного государства другому, после которого не более как лет через 20 должна произойти и полная аннексия первого. Неужели не довольно того, что боснийцы, 500 лет отстаивавшие Православие перед магометанством и первые поднявшие восстание против последнего в 1876 году, вместо желаемой свободы томились 40 лет в рабстве не менее злых врагов Православия, австрийских католиков? Неужели мало того, что прочие православные народы Балканского полуострова, освободившись от многовекового турецкого ига, были отданы под власть королей-еретиков, чтобы и единственный счастливый народ сербов, которому одному удалось получить единоверных и единомышленных себе королей хотя бы для части своей страны, чтобы и этот народ был лишен своей церковной и гражданской свободы? Россия остановила Австрию от последнего поработительного шага и в виде угрозы объявила мобилизацию. Тогда Германия и Австрия объявили нам войну, к которой первая готовилась уже 40 лет, желая расширить свои владения на востоке. Что же? Нам следовало идти спокойно в подданство немцев? Перенимать их жестокие и грубые нравы? Насаждать в своей стране вместо святых подвигов православного благочестия поклонение желудку и карману? Нет! Лучше умереть целым народом, чем питаться таким еретическим ядом!

И так довольно мы его наглотались со времен Петра Великого! И без того немцы оторвали от русского народа, от русской истории и Православной Церкви его аристократию и интеллигенцию; а в случае полного подчинения немецкой государственной власти, развратился бы вконец и простой народ. Отщепенцы от простого народа под влиянием немцев и немецких денег имеются теперь в достаточном количестве. Это прежде всего те самые штундисты, которые столь лицемерно взывают к миру. Конечно, не все они были сознательными предателями и продавцами своей родины, не всем разделялись те 2 миллиона марок, которые постановлено ассигновать немецким государством (а наполовину собственными средствами кайзера) на распространение в России штунды: среди ее последователей было немало чистосердечных глупцов, но эти последние, когда у них открылись глаза на то, кому они служат, и сами возвратились к Православной Церкви, и семьи свои привели назад, в Христову ограду. Зато мы никогда не поверим искренности тех, которые в 1905 г. начали кричать о заключении мира именно тогда, когда начинался поворот в сторону нашей победы над японцами, а в 1915 г. – когда мы начали одолевать немцев. Конечно, они умеют замаскировать свое иудино лукавство прельстительными картинами всеобщего разоружения народов, чему никогда не бывать, по приведенному уже предсказанию нашего Спасителя, но если бы это случилось на мгновение, то что бы произошло тогда? Всякий, имеющий голову на плечах, скажет вам, что сейчас же более жестокие и бесчестные племена начали бы угнетать, обирать и уничтожать слабейшие, как были уничтожены европейцами племена Америки, Австралии и отчасти Африки; и первому из народов был бы конец народу русскому как самому безобидному и честному.

Конечно, этого и желают наши совопросники, как лакей Смердяков в романе Достоевского, сожалевший о том, что в 1812 году русские прогнали французов, а не подчинились этой «более умной нации» и что мы остались русскими, а не сделались французами. Для подобных современных подкупленных философов бесполезны всякие доказательства, но среди поборников мира есть немало искренних, но недальновидных людей, и притом не только из сектантов, а просто людей с мягким сердцем, содрогающихся от крови и убийства. Они, пожалуй, готовы признать, что наша война и бескорыстна, и представляет собою простую самозащиту народа и его единоверцев – славян, но в бедствиях войны они видят большее зло, чем все то, что может произойти даже и при тех печальных последствиях мира, о которых мы писали выше. При этом они начинают описывать и те ужасные картины военных жестокостей, которые неизбежны на войне: и пожизненное увечье молодых воинов, и печальное сиротство семейств убитых на войне, и прочие мрачные стороны войны, которых, конечно, никто отрицать не может. Трудно было бы ослаблять значение таких доводов, если бы противоположность между мирным и военным временем была бы такая крайняя, как это представляется с первого взгляда. Но всмотритесь в жизнь поближе: разве в мирное время она обходится без кровавых картин, всяких преступлений, насилий, обманов, обольщений и т. д.? Разве в мирное время удалось бы остановить пьянство народное и через то уменьшить ровно в десять раз количество уголовных преступлений, о чем свидетельствует теперь судебная статистика? Разве в мирное время имели место те массовые подвиги милосердия, великодушия и самоотвержения, в которых теперь участвует добрая половина населения? Да, не в подвигах только дело; спросите свою собственную душу, всмотритесь в окружающих: часто посещали ли вас во время мира те святые настроения духа, которые теперь вас почти не покидают? И сердечная любовь к отчизне, и нежное сострадание к раненым и сиротам, и трепетный восторг при сообщении о подвигах наших героев, и размышление о тленности всего земного, и, наконец, исполненная упования молитва, от которой, может быть, вы уже давно отвыкли во время мира.