Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

Хорошо бы какие-то жертвы принести: сироткам помочь или за старыми и немощными поухаживать, как за матерью.

А она вдруг как зарыдает! И куда ее строгость девалась?! Лицо сморщилось, как у девчонки. Слезы текут, и она сквозь слезы: «Я мужа своего, Коленьку, бросила, чтобы вон с этим, кто вам открыл, жить. А она умоляла Колю не оставлять. А я ей тогда и не помню, что наговорила. Да… И “будь ты проклята” сказала. Коля с горя спился, мама умерла. А я теперь свое семейное счастье хлебаю. Вы видели мое сокровище — чистый кабан. Ест ведрами, а по ночам…». Она махнула рукой и вздохнула: «Я ведь из-за этой его страсти Коленьку бросила».

Тут вернулся ее избранник. Она вытерла слезы, и мы вышли с ней из квартиры. Она попросила меня повторить, что надо в церкви делать. Что и как заказать, как молиться. А я, слава Богу, взяла с собой молитвослов. А там и молитвы за умерших, и все, что надо новоначальным. Подарила ей молитвослов, объяснила, что у любого батюшки можно спросить, как ей матушку ее отмаливать. Так она, эта строгая женщина, руки мне целовала. Спустилась со мной с пятого этажа и в комнатных тапочках шла со мной до остановки. Благодарила и обещала завтра же заказать отпевание и впредь молиться о матери. Вот такая история.

— И к чему ты клонишь? Я же грущу, что мы на приходе не нужны.

— Еще как нужны! Я обо всем рассказала батюшке. Меня ведь тоже мысли о том, что мы ему теперь не нужны, мучили. А он и говорит: «Радуйтесь. У меня молодые помощники появились. А если у меня к вам нет никаких поручений, так теперь Сам Господь дает вам поручения и посылает вас с вестями. “Ангел” — это же посланник. Вот теперь и вы посланница. Так что постригайтесь в монахини с именем Ангелина. А в схиме будете Гавриилой».

Софья Петровна засмеялась. Нина Ивановна покачала головой, немного постояла, глядя вверх, и тоже засмеялась.

— Ну, теперь и я буду ждать особого поручения. Только сподоблюсь ли…

Подруги обнялись, расцеловались и тихо побрели в сторону метро.

2015 г.

В последнее время воскресные трапезы стали проходить тихо — не было былого праздничного настроения, когда большинство участников застолья выражали радость от возможности пообщаться с батюшкой и прихожанами, делились добрыми новостями, поздравляли именинников и молодоженов, рассказывали о паломничествах на Святую Землю и в знаменитые русские монастыри. С наступлением весны стали поднимать темы одна тревожнее другой: о ювенальной юстиции, о необходимости собирания подписей под призывом запретить в России аборты, вновь заговорили об электронном концлагере, в который нас загоняют всякими ухищрениями. А совсем недавно заговорили о войне: о начавшейся «битве народов» вблизи долины Армагеддон, которую должен прекратить антихрист.

Отец Антоний пытался успокоить паству советами молиться и ничего не бояться: «Живите свято, и Господь отдалит сроки исполнения пророчеств о конце света. Исполняйте заповеди — вот что от нас требуется, а пророчествовать о приходе антихриста — пустое занятие. Не пугать надо, а поддерживать друг друга и укрепляться в вере».

И вдруг на проповеди во время литургии батюшка горячо и с большим сокрушением заговорил о том, что Россия захлебывается в крови убиенных во чреве детей. Все знали, почему он завел разговор об этой беде: дочь одной из постоянных прихожанок накануне сделала аборт. Батюшка очень любил эту девушку. Он был ее крестным, бывал в их доме почти на всех семейных торжествах, причащал на дому, когда та болела, год назад венчал. Было видно, что он переживает эту беду как личное горе.

Перед едой помолились и в полном молчании приступили к трапезе. У всех было такое чувство, будто в соседней комнате стоит гроб с покойником. Когда подали чай, отец Антоний вздохнул и, глядя в чашку, словно пытаясь разгадать, что же ему налили, тихо заговорил:

— Мне вчера рассказали историю о молодой маме. Приехала она из провинциального городка на зимнюю олимпиаду поработать со спортсменами. Ну и поработала…

По вечерам веселье — гуляли, выпивали. Она и не поняла, как все произошло… Была юна, неопытна, и поняла, что беременна только на четвертом месяце. Пошла в больницу делать аборт, а ей говорят: «Поздно. На таких сроках не делаем». Она в ужасе. Больше всего боялась мать огорчить. Сама выросла без отца.

Стала она спрашивать подруг: нет ли знакомых врачей, кто бы это сделал. А у одной подруги был шустрый приятель, знал полгорода, был повсюду вхож. Он с радостью отозвался. Говорит: «У меня есть такой мастер, сделает без боли — через день на дискотеку пойдешь. Давай сорок тысяч». А где их взять? Она ведь без работы, живет у подруги, время от времени нянчит почасово чужих детей, денег только на еду. Упросила дальнюю родственницу, та ей прислала двадцать тысяч. С трудом набрала еще столько же, отдала деньги и ждет вызова. День ждет, другой — неделя прошла. Звонит своему благодетелю, а дозвониться не может — он уж и телефон сменил.

Погоревала она, погоревала, попроклинала обманщика. Денег жалко, рожать страшно, деваться некуда. Пришла в храм — стоит, рыдает. Подошла к ней Марина Прокофьевна, вы все ее знаете. Узнала в чем дело, пригласила к себе: муж недавно умер, дети в Москве. Взяла она эту барышню, а та оказалась благодарной девицей — стала ей по дому помогать. Пока живот был небольшой, подрабатывала нянькой.

В конце концов, родила. И что же? Мать ее не только не прокляла, а не нарадуется внуку. Приехала к Марине Прокофьвне, и теперь они не могут ребеночка поделить — кому с ним гулять. А о матери молодой и говорить нечего, таких счастливых матерей, как эта Леночка, я давно не видел… Вина у нас нет, но давайте выпьем компота за здоровье того жулика, который обманул ее и не устроил ей аборт.

Все засмеялись, стали чокаться стаканами с компотом, но скоро снова затихли. Отец Антоний оглядел притихших женщин:

— Сегодня и мужчин нет на трапезе. Даже вездесущий староста Семеныч куда-то убежал. Не иначе как для того, чтобы не участвовать в этом разговоре. А сижу я среди двенадцати барышень. И, наверно, почти всем есть о чем посокрушаться.

Все как-то хором вздохнули, а Татьяна Матвеевна даже всплакнула:

— Конечно, есть в чем покаяться. Я вот тоже свою дочурку… На УЗИ было видно, что девочка… Я уж каялась, и до самой смерти буду каяться. По ночам плачу. Колька мой на Дальнем Востоке, а я одна…

— Так ведь нам голову заморочили. Никто не говорил, что аборт — это убийство. Говорили: «Прерывание беременности. Вырезать — все равно что доброкачественную опухоль удалить», — тихо проговорила семидесятилетняя Галина Ивановна.