Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

В последнюю неделю перед смертью дед резко изменился. Стал плаксивым и ласковым. Вызвал к себе из Питера внука и попросил его позвать попа. Это было настолько неожиданно, что Антон Петрович решил, что старик лишился рассудка. Ведь, подвыпив, тот часто пел богохульные частушки с матерными словами и откровенной похабщиной. Но дед слезно умолял его скорее ехать за священником и даже встал перед ним на колени. Это уже было выше понимания.

Осуществить, как показалось Мартынову, «старческую блажь» было сложно. Ближайшая церковь находилась в районном центре. Священник был один на всю округу и ехать за тридцать верст отказывался. Тому было много причин, а главная — постоянные угрозы уполномоченного лишить регистрации. Ехать без разрешения на дальнюю требу запрещалось, но когда Антон Петрович сказал, что дед брал Зимний и теперь хочет перед смертью покаяться, священник быстро собрался, и они покатили на мартыновском «москвиче» по раскисшей от долгих дождей грунтовке.

Всю дорогу священник говорил о Царской семье и о Государе-императоре Николае Александровиче не как о злобном тиране, расстрелявшем демонстрацию девятого января девятьсот пятого года, а как о кротком и мудром правителе, скромном и благочестивом. О его реформах и стараниях улучшить жизнь простых людей. О его дружной семье и больном наследнике. И, наконец, о зверской расправе в подвале Ипатьевского дома. Антон Петрович был смущен. Хотя он давно не верил в то, что слышал о царе в своем пионерском детстве и комсомольской юности, но с такой откровенной любовью к Государю встретился впервые.

Его поразило то, как преобразился после исповеди и причастия его собственный дед. И если Мартынов с раздражением реагировал на голос деда, обретший какую-то неприятную плаксивую и просительную интонацию, то после отъезда священника не верил своим ушам: дед заговорил ровным спокойным и даже приятным голосом. А когда он попросил внука посидеть у его постели (дед уже почти не вставал с нее) и стал ему рассказывать о том, почему пригласил священника, Андрей Петрович совсем растерялся.

Он помнил этот потрясший его единственный за всю жизнь откровенный разговор с дедом, словно это произошло накануне, а не тридцать лет назад. И хотя многие детали уже забылись, но главное теперь не сотрется из памяти никогда.

Дед рассказал ему о том, что дезертировал с фронта и добрался с несколькими дружками до Петрограда. Нужно было торопиться ехать дальше домой: все говорили, что землю расхватывают мужики, и дед боялся не успеть к разделу. Но в Петрограде пришлось задержаться. Они встретили однополчанина — такого же дезертира, и тот потащил их к Смольному, что-то рассказывая о том, как хорошо быть солдатом революции. В ту же ночь эта революция и совершилась. Им выдали винтовки, и они побрели куда-то в ночи, смеясь и лузгая семечки. Говорили: «Идем брать царский дворец».

На Дворцовой площади ускорили шаг, но не побежали. Никаких пулеметных очередей, лишь несколько хлопков одиночных выстрелов. Потом за штабелем дров дед увидел, как высвобождают из шинелей каких-то девиц для известной цели, но останавливаться не стал, а побежал вслед за дружками на второй этаж. Там у него сильно схватило брюхо. Но нужник не потребовался — несколько матросов со смехом опорожнялись в высокие вазы, дед последовал их примеру. Матросы стали стрелять по картинам. Дед тоже за компанию выстрелил и хотел бежать за матросами дальше, но дружки повлекли его вниз: «Там вино разбирают». Они побежали за оравой солдат, кричащих: «Ужо попьем мы царского винца!». По дороге забежали в посудную кладовую. Дед прихватил на ходу несколько дюжин столовых ложек и ножей, перевязанных атласной лентой. Вилки брать не стал, но прихватил изрядно мелких ложек, лежавших россыпью. Этим добром он набил заплечный мешок поверх кисета с махоркой и куска сала, завернутого в холстину.

Забежал в винный подвал. Пол был залит вином, стекло разбитых бутылок хрустело под сапогами. Толчея была страшная. Штопоров солдаты не держали, отбивали горлышки и пили из бутылок. Пили жадно, спеша выпить как можно больше. Дед так и не распробовал вкуса вин. Спешил вместе со всеми.

Народ все прибывал, перли с обеих сторон. Кто-то падал. Упавших не оттаскивали, боясь, что, выйдя наружу, не смогут попасть обратно. Через тела перешагивали или просто на них наступали. Дед выпил из горла две бутылки мадеры, прихватил с собой еще четыре и сам не помнил, как выбрался на площадь.

Там лежало множество тел, но не героически павших за пролетарское дело, а потерявших от перепоя способность стоять на ногах. Кое-как он перебрался через один мост, потом другой. Нашел подвал, в котором ночевал с дружками, и провалился в долгий тяжелый сон. Дружки его так и не объявились.

Проснувшись, он побрел на Николаевский вокзал, чтобы поскорее уехать домой. Идти через Дворцовую площадь побоялся. Услышал, как два господина говорили о том, что ночью дезертиры разгромили Зимний дворец, но скоро в город придет армия, наведет порядок и перевешает всех негодяев. Он перешел Неву по Троицкому мосту, подальше от Зимнего. К его удивлению, и на Литейном, и на Невском были открыты все рестораны. Народ веселился, будто ничего не произошло. Это убедило его в правоте услышанного о скором наведении порядка. Быть повешенным не хотелось, и дед поспешил на вокзал. На вокзале тоже не было никакой паники, поезда ходили по расписанию. Паника и полное расстройство жизни начались позже…

Землю дед успел получить, но потом горько пожалел об этом. В первый же год весь урожай хлеба забрали по продразверстке. Как они с бабкой выжили — ведомо одному Господу Богу и ленинградскому торгсину [19] Торгсин (Всесоюзное отделение по торговле с иностранцами) — советская организация, занимавшаяся обслуживанием гостей из-за рубежа и советских граждан, имеющих валютные ценности; действовала с 1930 по 1936 гг. , куда он время от времени свозил столовое серебро. Ребеночек же, их первенец, помер. А в голод тридцатых годов померли еще двое сыновей. Остался лишь отец Антона Петровича, Петр, 1924 года рождения. Попала их семья и под раскулачивание.

Так что любить деду советскую власть было не за что. Он всю жизнь боялся и лгал. И пил от страшного утеснения души и от того, что жил, никогда не испытывая радости. О том, что на жене срывал зло, горько жалел, в чем и покаялся. Он пережил ее на семь лет. Два последних года она лежала парализованная, и он ухаживал за ней лучше любой сиделки. А на похоронах не мог совладать с собой и разрыдался, как младенец.

О судьбе украденного серебра особый сказ. Половину ложек и ножей дед сдал в голодуху в питерский торгсин. А вторую половину засунул в старые валенки. Когда началась война, в деревню уже в ноябре сорок первого пришли немцы. В их избе поселился майор-австриец, до войны бывший школьным учителем. Он был добродушным и совсем не походил на злодея-фашиста: делился с хозяевами консервами и галетами. Немного говорил по-русски и постоянно шутил и смеялся над своими шутками.