Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка: Рассказы и очерки

— Знаменитый Евдокимов [20] Евдокимов Н.И. — русский генерал, выдающийся военачальник времен покорения Кавказа. тоже начал простым солдатом, а получил не только генеральский чин, но еще и графский титул, — добавил приятель Семенова Лиходеев.

— А мой дедушка, — томно проговорила Леночка, — тоже был учителем гимназии. И он мог каждый год с семьей ездить на отдых в Ниццу. А я на свою кандидатскую зарплату могу себе позволить отдых лишь на «южном побережье» Обводного канала.

Все засмеялись. Семенов снова поднял палец.

— Деды, как известно, разные бывают. У одних они были белые, у большинства — красные. Но был человек, поднявшийся над их схваткой. Это наш Государь Николай Александрович. Он не убежал за границу, не возглавил войну против собственного народа, а взошел на Голгофу и принес себя в жертву со своим семейством. Он отдал жизнь и за белых и за красных. Вот и нам нужно быть выше политических страстей. Нельзя поддаваться на провокации. Нас снова хотят разделить и натравить друг на друга.

— А революция не могла не произойти, — вступил в разговор до тех пор молчавший инженер Трофимов. — Государя предали высший свет, генералитет и так называемое «образованное общество». Что вы хотите, когда в Дворянском собрании во время концертов собирали деньги на революцию. И давали! Смеясь и хихикая, давали. Говорить о любви к Отечеству и Государю стало неприличным. Над царем смеялись чиновники, студенты, гимназисты. Конечно, можно было и власть применить, но это дало бы незначительный эффект и ненадолго. Все бы только обозлились и объединились в ненависти к царю. А когда мера предательства, отступления и беззакония превзошла определенный предел, то вылился кровавый гной из тела больной России. Вот и вся революция…

После этих двух монологов наступила тишина. Но ее снова нарушила Леночка, обратившись к самой пожилой сотруднице, Тамаре Васильевне. Та сидела в стороне от всех и напряженно всматривалась в монитор своего компьютера.

— А что вы думаете по поводу великой октябрьской?

Тамара Васильевна повернулась к спорщикам, вздохнула и печально проговорила:

— Мне так надоел советский исторический лубок, что принимать всерьез антисоветский нет сил. История наша так сложна, так объемна, трагична и, вместе с тем, такая героическая, что невозможно определить, где Промысл Божий, а где Божье попущение.

Все зашушукались, кто-то хихикнул, а Семенов одобрительно кивнул:

— Мне тут пришла на ум аллегория. В любых семьях бывают ссоры. Их можно загасить, а можно раздуть и довести до развода. Россия до поры до времени жила единой семьей, разделение на сословия не нарушало единения народа в предстоянии перед Богом. И как только расшатали эту духовную скрепу, все посыпалось. А сейчас, когда ликвидировали сословия, когда все перемешалось… Вот у Лиходеева бабушка дворянка, а дед простой донской казак. Что нам выяснять? За сто лет образовалось новое общество. Переплавились сословия, сплелись воедино. Теперь надо не вспоминать то, что произошло сто лет назад — уж ни участников, ни свидетелей не осталось… Не разделяться нужно, не выяснять отношения потомков тех, кто смертельно разодрался и погубил Россию, а объединяться. Но не вокруг вздорных идей и веры в экономику, а на высокой основе. У нас нет другого выхода, как осознать это и быть едиными во Христе.

— Опять Христос?! А как же быть с мусульманами? — раздраженно заметила Ниночка Кац.

Но тут Антон Петрович поднялся и, не дослушав вновь разгоревшегося спора, вышел. Он и не подозревал, что его коллеги настолько религиозны и могут дискутировать не хуже участников телевизионных политических шоу. Про своего деда и то, как тот перед смертью вернулся ко Христу, он решил коллегам не рассказывать.

2017 г .

В июне 1945 года Аня Стогова служила переводчицей в санитарном отделе штаба армии, осуществлявшей административное управление Берлином. Офицеры санитарного отдела объезжали лазареты, в которых советские врачи лечили раненых немецких военных. Они выясняли, какие требовались медикаменты, как обстоят дела со снабжением продуктами и какие есть бытовые нужды. Ане приходилось переводить беседы наших офицеров с немецкими ранеными.

Она смотрела на изможденные лица тех, кого пламенно ненавидела все годы войны, и не могла поверить в то, что эти люди с жалобным выражением глаз — те самые фашисты, которые считали русских недочеловеками и оставили в руинах ее страну. Эти люди бомбили города, хладнокровно убивали людей, оставили сиротами миллионы детей. Во время обходов немцы часто хватали ее за руки и быстро проговаривали одно и то же: что они никого не убивали, что ненавидели Гитлера и рады, что Красная армия покончила с нацистским режимом. Но некоторые смотрели на нее зло и никогда не вступали в разговоры. Уходила она из лазаретов с тяжелым сердцем.

Было начало лета. Тепло. В садах поспела черешня. И совершенно не верилось в то, что полтора месяца назад в нескольких километрах от городка, где расположился их штаб и где уцелело множество красивых домов, разрывались снаряды и шла одна из самых страшных в истории человечества битв — битва за Берлин.

Аня невольно любовалась утопавшими в зелени садов домами. Их фасады были украшены причудливой лепниной. Некоторые походили на громоздкие сундуки с нелепыми вычурными накладками. Они свидетельствовали о богатстве хозяев, но выглядели угрюмо и безвкусно. Большинство домов удивляло не только изяществом архитектуры, но и какой-то непередаваемой веселостью. В них разместились офицеры штаба.

Где питались офицеры, Аня не знала, но к их шоферам и солдатам технических служб каждый день в час пополудни приезжала полевая кухня. Ее мгновенно окружали солдаты. Они с шутками-прибаутками (отчего же не веселиться, ведь война кончилась!) подставляли свои котелки. Пожилой солдат, не разделяя их веселости, молча накладывал большим черпаком в котелки духовитую еду. Запах американской тушенки разносился далеко, забивая запахи цветов, во множестве растущих возле каждого дома и на огромной клумбе посреди площади. Молодые солдаты почтительно называли своего кормильца «дядей Мишей», хвалили его стряпню и с аппетитом быстро с ней расправлялись.

Запах тушенки проникал через закрытые окна Аниного кабинета. По нему она определяла время обеденного перерыва и отрывалась от очередного документа. Переместившись к окну, она наблюдала одну и ту же картину: дядя Миша раздает еду, солдаты, смеясь, устраиваются на скамейках вокруг аккуратного газона или прямо на траве, а как только последний солдат покидает место кормления, к кухне подходит красивый мальчик лет восьми-девяти. Аня знает, что это сын полка Коля. Больше она о нем ничего не знает. Одет он в офицерский френч с портупеей. На нем хромовые сапоги и солдатская пилотка. Аня давно наблюдает за ним, но ни разу не видела его улыбающимся. У этого маленького солдатика были глаза старика, пережившего большое горе. Такое выражение неизбывной скорби она видела в глазах матерей, потерявших вместе с сыновьями желание жить.