Лев Лебедев - Великороссия: жизненный путь

Строгий к другим Никон был очень строг и к себе. В личной жизни он обходился необычайно малым, питался и одевался просто, до конца дней держась очень суровых правил Анзерского скита. Но в церковном служении он любил такое благолепие, что ни у кого из российских Первосвятителей не было столь драгоценных богослужебных риз. Никон считал, что видимое богатство и красота церковных служб является образом невидимой красоты Небесного Царства, каковое и являет людям радость свою через зримые образы Церкви. Став Патриархом, Никон быстро начал приводить в порядок церковное управление. В 1652 г. после многих и очень усердных уговоров Никон согласился стать Патриархом при одном очень важном условии: все, — от Царя до простолюдина, — должны были слушаться его «яко отца» во всех духовных и церковных делах, во всём, что он будет возвещать людям «от Святого Писания, святых апостол и святых отец». Громогласно, при стеченьи народа, Царь, бояре и все остальные дали Никону клятву в том, что исполнят это условие. Ничего подобного на Руси до сих пор не бывало. Есть даже сведения, что Алексей Михайлович подтвердил свою клятву письменно, в особой грамоте Никону. Тот сокрыл её так, что она по сей день не найдена. Для чего же нужна была Никону Патриарху такая всеобщая клятва? Он очень хорошо знал действительное состояние общества, все те шатания в сторону Запада и отступления от исконных устоев Святой Руси, о которых мы выше сказали. Знал и потому понимал, что духовное преображение или возвращение России в целом к устоям и целям Святой Руси возможно только при добровольном согласии на это всего российского общества в целом, начиная с Царя. Лишь при таком согласии Никон брал на себя ответственность за руководство духовной жизнью народа, страны. Просто же пребывать у кормила Церкви, без цели утверждения православных начал в жизни всего общества, было для Никона совершенно безсмысленным.

Таким образом. Святейший Никон сразу поставил себя как Патриарха в положение духовного вождя народа. И народ это понял и очень его полюбил! В то же время значенье и место мірского вождя он, как Царю, отдавал Алексею Михайловичу. Вопреки расхожему мнению Патриарх Никон никогда и в мыслях не имел подчинить себе Государя его государевых делах (и самые эти дела). Более того, когда по просьбе друга — Царя, уходившего на войну, в 1654-1656 г.г. Никону приходилось решать ряд текущих мірских государственных дел, он этим весьма тяготился и считал даже унижением для своего Патриаршего сана, что вполне выясняется из сохранившихся писем его и из всех иных обстоятельств. Нет, Никон был исключительно каноничен и твёрдо держался того, что называлось «симфонией» церковной и царской власти. За это, в частности, и ценил его Государь. Никон был властен, но не властолюбив! И никогда не был он гордым, как хотят представить его враги. Твёрдым — да, резким (иной раз до непозволительной грубости) — да, но не гордым. В нём поразительно сочетались смиренный подвижник-аскет и сильнейший деятель государственного размаха! Очень редкое сочетание.

Неудивительно, что, став Патриархом, он сразу «поставил на место» ревнителей благочестия. Им было дано понять, что они — протоиреи на определённых приходах и обязаны чтить Патриарха, как должно. Ревнителям был запрещён вход к Святейшему без крайней нужды, или вызова. А они ведь привыкли видеть себя вершителями дел важнейших, общецерковных!. Более того, как потом они сами писали, соглашаясь на избрание Никона Патриархом, ревнители думали что он станет «прилежно внимать отца Иоанна (Неронова) глаголам» и делать всё, как им хочется, то есть станет послушным орудием в их руках. Убедившись в том, что не тут-то было (!), Неронов, Аввакум и друзья их сразу же ополчились против Патриарха Никона. Теперь каждое слово и распоряженье его принималось ими резко враждебно. Так, с уязвленной человеческой гордости зачиналось то, чему суждено было стать церковным расколом. Быстро нажил себе врагов Никон и в среде придворной знати. Видя во многих князьях и боярах их потрясающую бездуховность, Патриарх не счёл нужным скрывать своего презрения к ней. При нём бояре должны были ждать смиренно в прихожей, когда Патриарх благоволит принять их по их делам (чего прежде не было!). Князь Хилков, бывший с Никоном (ещё митрополитом) в поездке за мощами Святителя Филиппа, в письме к Царю горько жаловался на то, что Никон заставляет его присутствовать на утренних и вечерних молитвах. Царь вынужден был просить Никона освободить Хилкова от этой тяжкой повинности. «Добро, Государь, — писал Алексей Михаилович, — учить мудрого, да премудрший будет», — то есть не такого, как Хилков...

Правящее боярство (царский Синклит) разделилось. Часть от души полюбили Никона, часть — также сердечно — невзлюбила его.

Добрые, правильные отношения Церкви и государства как залог превращения Великороссии в подобие Нового Иерусалима были, пожалуй, главной заботой патриаршества Никона. Так, ещё до принятия этого высшего сана, Никон склонил Государя к делу великому, небывалому, но и вызванному небывалой причиной. Мы помним, как болезненно восприняли люди расправу Ивана IV над митрополитом Филиппом. Попрание Церкви Царём!... Это было так страшно и так необъяснимо для православных русских, что соделалось как бы незаживающей раной в сознании общества. Заживить её взялся Никон. Он убедил Алексея Михайловича перенести в Москву с Соловков мощи Священномученика Филиппа и при этом написать письмо — обращение как бы к самому Филиппу, где Алексей Михайлович просил бы у святого прощения «за прадеда своего Государя Ивана Васильевича». Пример такой покаянной грамоты Никон взял из истории Церкви, когда Византийский Император Феодосий, посылая за мощами Святителя Иоанна Златоуста, написал умершему святому просьбу о прощении за свою мать, гнавшую учителя Церкви. Царь Алексей Михайлович такую грамоту написал. Митрополит Никон её громогласно прочёл у мощей Святителя Филиппа на Соловках, а затем повёз эти мощи в Москву. При подъезде его к столице скончался Патриарх Иосиф. Так что можно сказать, Никон «въехал» к своему патриаршеству с мощами Филиппа и при покаянии царской власти пред властью церковной, каковое стало всенародно известным. Так залечилась рана в сознании Православной России. Так в этом сознании всё становилось теперь на свои места!...

Никон довёл до конца то, что начато было ещё до него. Богослужениям Церкви была придана должная чинность, учительность, в церквях зазвучали проповеди священнослужителей, то есть живое слово пастырей к пастве, чего раньше долгое время не было, предпринимались усилия к устройству и высшей школы не на западных, а на православных греческих основаниях. Но очень трудным делом тогда оказалось прибытие учителей с Востока. И потому всё более стали привлекать учёность Малороссийскую, Киевскую. Боярин Ртищев основал в Москве монастырь с школой греческого языка, с учителями из Киева, завёл в столице хор киевских певчих, весьма полюбившихся москвичам. В обществе интерес к духовным и церковным вопросам стал живым и всеобщим. Необычайно высоко поднялся духовно-нравственный уровень общества! Оно вновь очень отчётливо осознало себя как единую общину верующих православных людей, с одной общей целью достигать не мірского благополучия, а сближения с Богом, из чистой любви ко Христу, и Царства Небесного.