Будда Шакьямуни - Собрание палийских джатак

Как семя, брошенное на скалу, как жертва, вылитая на потухший пепел, иль как цветок на дереве видула – такой же плод даёт неблагодарному услуга, когда расплачиваться нужно.

Тогда бодхисаттва, подумав, что тот, конечно, его не узнаёт, приблизился к нему, не испытывая никаких опасений, и попросил у него уделить что-нибудь, сопровождая просьбу по обычаям просителей надлежащими словами благословения. «Да будет тебе благо, царь зверей, своей отвагой жизнь свою поддерживающий! Прошу тебя почтить просителя и увеличить тем свои заслуги и славу добрую».

Но даже когда к нему обратились с такими приятными словами благословения, лев, чьё поведенье из-за его жестокости и себялюбия было недостойно благородного, посмотрел искоса на бодхисаттву, словно желая испепелить его взглядом своих глаз, покрасневших от пламени гнева, и сказал:

– Довольно!

Достаточно, что ты ушёл живым,

Попавши в пасть ко мне,

Не знающему состраданья

И пожирающему трепетных оленей.

Ты снова оскорбил меня,

Своею просьбой беспокоя.

От жизни, видно, ты устал

И хочешь мир иной увидеть.

Тогда его отказ, выраженный такими грубыми словами, вызвал чувство стыда у бодхисаттвы, и он поднялся в небо. Он полетел своим путём, говоря ему шумом своих распростёртых крыльев, что он – птица.

Между тем некий лесной бог, то ли потому что не мог вынести такого оскорбительного обращения или же желая испытать пределы сдержанной стойкости бодхисаттвы, взлетел в небо и сказал Великосущному:

– О лучший из птиц!

Почему ты, оказав этому негодяю услугу,

Прощаешь его оскорбительное обращение,

Хотя в силах отомстить ему?

Что значит твоё бесстрастное отношение к этому неблагодарному?

Как ни могуч он,

Но, напав внезапно, ты можешь вырвать у него глаза иль пищу утащить,

Зажатую в его зубах.

Зачем же наглость ты его прощаешь?

Тогда бодхисаттва, хотя и оскорблённый грубым поведением льва, несмотря на подстрекательства лесного бога, ответил ему, раскрывая всё благородство своей натуры:

«Довольно говорить о таких поступках. Не этим путём идут мне подобные.

Из сострадания, не из корысти поможет добродетельный в беду попавшему, и безразлично для него, поймёт ли это тот. К чему же гнев здесь?

И тот, другой, не зная благодарности, обманывает только сам себя. Ведь кто, желая платы за услугу, вторично сделает ему добро?

А тот, кто оказал услугу, в мире ином достигнет праведности и её плодов благодаря спокойствию, а здесь – блестящей славы.

Если услуга – праведный поступок, то кто же будет сожалеть потом? А то, что сделано в расчёте на награду, – не услуга, а лишь отдача в долг.

Кто замышляет вред ближнему в обиде на его неблагодарность, тот добродетелью своею сначала славу добрую сыскав, затем ведёт себя слонам подобно.

Если же ближний по неразумению не знает, как отблагодарить, он не достигнет того блеска, который любит только добродетель. Так кто ж благоразумный предпримет шаг такой, чтобы разрушить высоко поднявшуюся славу?

Вот это мне кажется наиболее подобающим.

Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева».

Тогда бог, радуясь всем сердцем подобным прекрасным словам, несколько раз с похвалой воскликнув: «Прекрасно, прекрасно!», сказал ему несколько приятных слов:

Не носишь ты пучка волос на голове,

Себя не затрудняешь ты одеждой из рогожи,

Но в остальном святой ты настоящий, грядущее постигший.

Ведь не одежда делает святого,

Поистине святой лишь тот, кто добродетелями наделён.

Отличив и почтив его таким образом, он исчез.

Таким образом «даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним». Так следует говорить, восхваляя добродетельных.

Это же нужно проводить в проповеди нравственности и говорить так:

«Нравственный человек не знается ни с враждой, ни с оскорблениями. Он приятен многим людям, любящим его».

Говоря о благоразумном спокойствии, следует привести следующие слова:

«Мудрые, великие в своём благоразумном спокойствии, сохраняют блеск своих добродетельных качеств».

Так же, восхваляя величие души Победителя в Истине и постоянное проявление благородства его натуры, следует говорить:

«Таким образом, даже в состоянии животного стремление к проявлению благородства характера не даёт уйти с правильного пути».

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 313 Khandivadi-Jataka.

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Великий духом..." – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного гневливого монаха. Учитель упрекнул его: "Как же это ты, находясь в монашестве под началом безгневного пробуждённого, даёшь волю гневу? Ведь в древности бывало, что мудрый человек не гневался, даже когда на его тело обрушивались тысячи ударов, даже когда ему рубили напрочь ноги и руки, нос и уши". И он рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь царства Каши по имени Калабу. Бодхисаттва родился тогда в брахманской семье, где богатств было на восемьдесят миллионов. Нарекли его молодым брахманом Кундакой. Когда он подрос, он изучил в Такшашиле все искусства и стал кормильцем семьи. Но вот родители его скончались. Он посмотрел на кучу денег и подумал: "Родичи мои нажили всё это богатство, а теперь вот ушли и с собою забрать его не смогли. Я же хочу забрать своё богатство с собою". И он раздарил всё своё состояние, с разбором давая каждому то, чего тот был достоин, ушёл в Гималаи и стал отшельником.

Там он долго прожил, питаясь дикими плодами леса, а затем за солью и за уксусом спустился в населённые места и добрался до Варанаси. Переночевал он в царском парке, а на следующий день, выйдя в город за подаянием, подошёл к воротам дома военачальника. Военачальнику он сразу приглянулся, тот пригласил его к себе, накормил едой со своего стола и взял с него обещание на время поселиться в царском парке.

И вот однажды царь Калабу, напившись браги, явился в окружении танцовщиц и пышной свиты в парк. Он приказал устроить себе ложе на праздничной каменной скамье и прилёг, положив голову на колени любимой наложницы. Искусные танцовщицы, музыкантши и певицы пустились в песни, пляски и игры – будто великолепный двор самого Шакры, царя богов, сошёл в парк к царю. А на царя напала дремота. Музыкантши побросали свои вины и другие инструменты: "Тот, кого мы собрались услаждать своим искусством, всё равно спит. Зачем же нам зря петь и плясать?" Они разбрелись по всему парку и принялись с увлечением разглядывать цветы, плоды, молодые побеги и развлекались, как умели. А бодхисаттва, подобный могучему ярому слону, в тот час сидел в том парке близ живой беседки из цветущих кустов и радостно Джатака о терпении.занимался духовными упражнениями. Бродя по саду, женщины заметили его: "Сюда, подружки! Здесь под деревом подвижник! Посидим около него, пока царь не проснулся, – что-нибудь занятное услышим". Они сбежались, почтительно приветствовали Бодхисаттву и сели вокруг него: "Сделай милость, поведай нам что-нибудь доступное для нас". Тот стал рассказывать о дхарме.