Будда Шакьямуни - Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

Ведь голод пища утоляет, жажду же — вода; болезни изгоняют заклинанья и лекарства, а бедности страданья убивает лишь богатство, и за богатство почитают род наш люди».

Ученики сказали: «Что же нам делать? О, как мы несчастны, что так ничтожны средства, которыми мы располагаем! Кроме того: О, если бы приобретались богатства так, учитель, как милостыня подаётся нам, не потерпели б мы, конечно, бедствий тяжких, что терпишь ты от бедности своей. Ведь есть у брахманов один лишь способ обрести богатство — неблагодарный способ полученья в дар; народ же здешний скуп, и потому убиты мы безвыходностью положенья».

Учитель сказал им: «Есть и другие средства приобретения богатств, они указаны в шастрах; но старостью истощены наши силы, и мы неспособны применить эти средства».

Ученики ответили: «Но наши силы, дорогой учитель, ведь ещё не похищены старостью; поэтому, если ты полагаешь, что мы способны применить средства, указываемые в достойных книгах, то назови их, чтобы мы могли воздать тебе как следует за твои труды по обученью нас».

Учитель сказал: «Юношам, сердца которых слишком нежны для твёрдой решимости, трудно применять подобного рода средства приобретения богатства, но если тем не менее вы, друзья, настаиваете, то вот вам один ведущий прямо к цели путь к богатству. Нам, брахманам, закон не возбраняет в несчастии прибегнуть к воровству. А разве бедность не является несчастьем, тягчайшим в мире? И потому мы можем безо всякого греха, чужою собственностью завладеть; ведь это все — имущество брахманов! Конечно, и насильственно богатства отнимать хватило б силы у мужей, подобным вам; на этот путь, однако, не вступайте: ведь должно славу добрую свою хранить; поэтому решайтесь воровать лишь там, где нет людей».

Своею речью он словно снял узду со своих учеников, и они возгласами: «Прекрасно!» — приветствовали даже недостойные его слова, как достойные, и обещали поступать согласно с ними — все, кроме Бодхисаттвы. Ведь по своей природной доброте не мог он этот путь одобрить; но так как все другие обещали учителя совет исполнить, не мог решительно он возражать ему.

От стыда опустив глаза, Бодхисаттва лишь слабо вздохнул и продолжал молчать. Тогда учитель, видя, что Бодхисаттва не выражает одобрения этому способу приобретения богатства, но и не возражает ничего, чрезвычайно высоко ценя высокие достоинства, заложенные в этом великом существе, стал раздумывать: «По какой причине, однако, он относится неодобрительно к воровству? По недостатку ли мужества, по отсутствию ли любви ко мне или от сознания безнравственности такого поступка?». И, чтобы выявить истинный образ мыслей своего ученика, к нему он обратился со словами: «О великий брахман!

Вот эти брахманы не в состоянье выносить мои страданья и решились вступить на путь мужей-героев, а ты холодным остаёшься, ты не способен силу проявить; не мучают тебя страданья наши? Известны все мои страданья; они огромны, их не скроешь, я много всем рассказывал о них; так отчего ж твоей души печаль, смущенье не коснулись? Как видно, остаёшься ты спокойным?».

Тогда Бодхисаттва, с волнением обратившись к учителю, сказал:

«О, нет! Не из отсутствия любви к тебе или по жестокосердию и не потому, что меня не мучают страдания учителя, я от других отстал; виной тому несовершенство пути, указанного учителем. Невозможно совершить где-либо дурное дело и остаться незамеченным! Ведь полного уединения не существует. Уединенья в мире нет для тех, кто совершает злое дело: ведь разве существа, не видимые нами, не зрят людей? А мудрецы— отшельники, душою чистые? Небесные их очи ведь всегда открыты! Глупец, не видя их, уж мнит себя в уединенье и предаётся злым делам. Но я нигде не вижу места, безлюдного вполне; и даже там, где я других не вижу, и там ведь полного безлюдья нет. А я-то сам ведь существую! Дурной поступок тот, который только наше «я» и видит; он явственней, заметнее всегда, чем если б видели его другие. Чужое сердце преисполнено своих забот и может не заметить зла, творимого другим; но сами мы, в желанье страстном сосредоточив мысли на одном, всегда ведь понимаем, что творим дурное. По этой-то причине я и отстал от других».

И, увидев, что учитель обрадован до глубины души, Бодхисаттва снова промолвил такие слова:

«Мой разум никогда не примирится с мыслью, чтобы ты действительно хотел нас обмануть богатства ради; да кто ж, познав различие меж добродетелью и злым пороком, к уничтоженью добродетели повёл бы для приобретения богатства?

Своё мнение я выскажу так:

Уж лучше с нищенскою чашею и в выцветшей одежде буду я смотреть на роскошь в доме недруга, чем, преступив свой стыд, склониться сердцем к разрушенью добродетели, хотя бы ради власти над богами».

Тогда его учитель, сердце которого было охвачено радостью и восхищением, вставши с сиденья, обнял его со словами: «Прекрасно, прекрасно, мой мальчик! Прекрасно, прекрасно, о великий брахман! Это так соответствует твоему уму, всегда украшенному спокойствием! К цели стремясь при помощи каких угодно средств, лишь глупые оставить могут добродетели стезю; богатство мудрых — подвиги и мудрость с знаньем; не грешат они, впав даже в крайнюю нужду.

Тобою непорочный род твои приукрашен, как небеса поднявшимся высоко месяцем осенним; ты овладел священным знанием вполне и это доказал прекрасным повеленьем; мой труд вознаграждён: увенчан он успехом».

Низкие душой неспособны даже возрадоваться благу, содеянному Бодхисаттвой, а тем более поступать так же, как он. Вот как об этом назидательно повествуется.

У шибийцев был царь по имени Санджая; он укротил и совершенно подчинил себе все чувства и благодаря своей доблести, житейской мудрости и скромности был победоносен и счастлив; благодаря постоянно проявляемому им строгому почтению к старшим он постиг истинный смысл трёх Вед и логики; его справедливое управление и суд высоко восхвалялись преданным ему народом, который с усердием относился к своим обычным делам и наслаждался безмятежным спокойствием и счастьем. Так он жил, как надлежало жить царю.

И так как он преуспевал в высоких добродетелях, любовью привязана была к нему, как верная жена, сама богиня счастья царского; и сделалась богиня недоступной даже для помышлений всех других царей, как львом хранимое убежище для всех других животных.

Все, кто с великим напряжением науке иль искусству отдавался иль подвигам суровым, к нему всегда являлись и, обнаружив в испытании свои таланты, почтение и уважение его встречали.

Сын его, по имени Вишвантара, следующий за ним по высокому положению, но не уступавший ему по великому числу высоких качеств, был назначен наследником.