Кэролайн Джессоп - Побег

Ее отношение ко мне выглядело слишком суровым. Я подозревала, что она поняла, что у Харрисона и Люка один и тот же отец. Она всегда относилась доброжелательно ко мне. Теперь она действовала так, как будто не хотела иметь с нами ничего общего. Я была так расстроена, что Меррил был халатен к своему ребенку и подверг его риску. Я ненавидела мысль, что хирург думает, будто я пренебрегаю своими детьми, как Рут и Меррил. Ни она, ни моя педиатр ничего не знали о полигамном образе жизни, которым я жила. Мы никогда не говорили о многоженстве с посторонними. Мы боялись людей из внешнего мира. Даже когда у меня были длительные взаимоотношения с врачами, как например, с докторами Харрисона, у меня не было никакого способа узнать, могу ли я им доверять. Я не могла так рисковать потому, что если бы Меррил когда- нибудь узнал, что я рассказала правду о моей жизни человеку из внешнего мира, я бы была приговорена к аду в загробной жизни и стала бы изгоем в моей общине в жизни теперешней.

УОРРЕН СТАНОВИТСЯ ПРОРОКОМ

Ближе к весне 2002 года мне показалось, что я получила передышку. Инфекция стафилококка у Харрисона прекратилась, как только его порт удалили, а Брайсон после своих первых наиболее уязвимых месяцев жизни стал крепким и здоровым ребенком. Он сосал настолько уверенно, что у меня был переизбыток молока. Так у меня возникла идея.

Я решила дать излишек своего молока Харрисону. Я читала, что грудное молоко было лучшим питанием для того, чтобы сбалансировать иммунную систему. Я так же прочитала, что жир в грудном молоке может помочь в восстановлении миелиновых оболочек, которые являются защитной оболочкой нервов. Иммунная система Харрисона разрушала миелиновые оболочки его нервов, что способствовало его сильным нервным болям. Я подумала, что мое грудное молоко может компенсировать часть ущерба. Я стала сцеживать молоко каждую ночь и давать его Харрисону через трубку для кормления. Наблюдая, как молоко проходило в трубку, а затем поступало в него, я надеялась хотя бы на крохотное чудо. Харрисон и я прошли вместе через столько, что обрели бессловесную, глубокую связь. Я любила его безмерно.

Мое грудное молоко стало возможным спасательным кругом для всех нас, ведь как только оба моих мальчика достаточно окрепнут, я смогу взять всех своих детей и убежать. Брайсон расцветал. Настоящей проблемой был Харрисон. Я должна была сделать его сильнее. Мы ездили к врачу, по крайней мере, раз в неделю, и мы постоянно были с ним на связи по телефону. Если бы только мое грудное молоко могло укрепить Харрисона и сбалансировать его иммунную систему! Если бы.

Но я также должна была научить Харрисона глотать. Он делал это на первом году своей жизни, но как только он заболел и стал питаться через трубку, он перестал. Моей целью было заставить его проглотить что-нибудь каждый день. Первые недели были адом. Я клала еду ему в рот, он кричал и выплевывал ее обратно. Он был борцом. Он боролся со мной посредством еды.

Пицца стала моим спасением. Она была когда-то любимой едой Харрисона. Через три недели он проглотил маленький кусочек пиццы. Я была в восторге. Какая надежда! Если бы он ел и стал крепче, он мог бы спасти нас всех.

Это заняло четыре месяца, но Харрисон наконец стал есть различную еду и стал ненасытным. Я так обрадовалась, ведь он был так истощен своим раком, инфекциями и судорогами. Харрисон казался более счастливым и более стабильным. Были дни, когда я была переполнена радостью, но я скрывала это. Никто не должен был узнать, что я задумала.

Однажды ночью, когда Брайсону было шесть месяцев я очнулась от глубокого тяжелого сна. Что-то было не так. Я знала это. Я была приучена вскакивать с кровати, когда тревожный сигнал раздавался от одного из устройств Харрисона. Я неслась в его комнату, чтобы выключить его, пока он не проснулся. Но в этот раз, когда я вошла туда, все было спокойно. Все устройства работали, но было слишком тихо. Должно быть Харрисон перестал дышать! Но я посмотрела на оксиметр на его кроватке и увидела, что уровень его кислорода был нормальным. Дыхательный насос работал, и маленькая грудь Харрисона поднималась вверх и вниз в естественном режиме.

И вдруг я поняла, что было не так. Громкое спазмирующее дыхание Харрисона стало стабильным. Он дышал нормально. Когда он принимал успокоительное на ночь, судороги отпускали его тело. Он не чувствовал их. Но судороги переходили на легкие, и его дыхание становилось похожим на икоту.

Икота прошла. Я села на пол возле кроватки Харрисона. Я вся дрожала. К тому времени он был на грудном молоке уже шесть месяцев, и что-то произошло. Впервые за два года я почувствовала нутром, что Харрисон пошел на поправку. Это было чудо. Мое секретное чудо.

Харрисон стал спать более продолжительные периоды времени. Даже с максимальной дозой успокоительного он никогда не спал более шести часов. Я знала, что нам понадобятся лекарства, когда мы сбежим, и поэтому я понемногу стала уменьшать дозы его лекарств, в крошечных, но возрастающих количествах, и сделала маленький запас. Даже когда я уменьшила дозу успокоительного на ночь, Харрисон стал спать по восемь часов.

Харрисон так окреп, что я водила его к врачу раз в месяц. Он все еще нуждался в Верседе, но намного меньше, чем раньше. Его тревожные приступы значительно уменьшились через три месяца после того, как улучшилось его дыхание. Возможно, всего лишь возможно, он сможет преодолеть эти ужасные и изнуряющие судороги. О, как я желала опять вернуть моего маленького мальчика. Его врач не казалась так впечатлена его маленькими улучшениями, она ожидала значительного изменения, такого, как прекращение судорог. Но каждое маленькое изменение наполняло мой источник надежды. На горизонте замаячил побег.

Как-то днем, ранней весной, я попросила Кэтлин помочь мне вынести Харрисона на прогулку, когда она вернулась домой с работы. Это был еще один день постоянных криков из-за его судорог. Кэтлин рассказала мне то, о чем люди говорили целый день на работе - Уоррен Джеффе выдворил около ста мальчиков-подростков из общины за последний месяц.

"Это такой стыд, что столько матерей производят на свет столько недостойных сыновей", — сказала она. - "Эти дети выбирают непослушание вместо того, чтобы трудиться во имя Бога и поддерживать нашего Пророка"

Я потеряла дар речи. Я была так поглощена заботами о Харрисоне, что даже не представляла, что мальчики-подростки были выдворены из ФСПД в таком значительном количестве. Одри как-то говорила мне о четырнадцатилетием мальчике и его брате, которым было велено покинуть общину, так как их обвинили в гомосексуализме. Гомосексуальность рассматривалась как нечто омерзительное, и ни о какой толерантности не могло быть и речи. Я спросила у Одри, как чувствовала себя мать тех мальчиков, когда ее сыновья были выброшены на шоссе, и им сказали никогда больше не возвращаться. Одри сказала, что женщине было стыдно, и она была убита горем оттого, что она вырастила пару пресмыкающихся гадов. Она была смущена и старалась не думать о том, кем стали ее сыновья. Но я думала, что это единственный случай. Я и предположить не могла, что мальчики выдворялись в таких значительных количествах.