Поль Гольбах - Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков

Вот, сударыня, в немногих словах те глупости, столь же возмутительные, сколь и смехотворные, к которым пришел человеческий ум, приняв догмы будущей жизни и бессмертия души. Таковы призраки, которыми пользуются, чтобы прельщать и устрашать смертных, чтобы подогревать в них надежды и страхи; таковы эти побудители, обладающие столь мощным воздействием на слабые и чувствительные существа. Но так как мрачные представления сильнее потрясают воображение, чем светлые и радостные, то священники всегда сильнее упирают на то, чего люди должны опасаться со стороны жестокого бога, нежели на милости, которых они могли бы ждать от бога всеблагого и милосердного. Слуги самых жестоких владык бывают куда усерднее, чем слуги государей, известных своей снисходительностью и человечностью. Священники, искусно используя двойственность приписываемого богу характера, сумели вселить в нас неуверенность и страх. Если они и обещают нам спасение, то все же предписывают уповать на бога со страхом и трепетом. Таким способом, без конца повторяя, что человек никогда не может быть уверен в том, что он заслужил - милость или гнев творца,- им удается повергнуть в смятение и ужас даже самые чистые души. Страх всегда был и будет самым верным средством обмана и порабощения людей.

Нам, конечно, скажут, что страх, внушаемый религией,- страх благодетельный, что догма загробной жизни представляет весьма мощную узду, предотвращающую многие преступления и заставляющую людей сохранять верность долгу. Чтобы опровергнуть этот аргумент, к которому столь часто прибегают и который находит всеобщее признание только на основании голословных утверждений священников, стоит лишь непредвзято в нем разобраться. Мы всюду видим, что христиане, твердо убежденные в существовании загробной жизни, все же не обнаруживают особого страха перед мстительным богом и не возлагают больших надежд на бога милосердного. Идет ли дело о какой-либо крупной выгоде, увлечен ли человек сильной страстью, потакает ли укоренившейся I привычке,- он закрывает глаза на будущую жизнь, и| мысль о разгневанном судье не удерживает его от греха; только уже согрешив, человек подбадривает себя надеждой на божью благость; к тому же и религия, противореча самой себе, советует нам уповать на того самого бога, которого она изображает то гневным и мстительным, то исполненным милосердия и милующим всех раскаивающихся в своих грехах. Одним словом, я еще не видел человека, которого останавливал бы страх перед адскими муками. Сами священники, всеми силами старающиеся вселить в нас этот страх, обнаруживают подчас склонности более предосудительные, чем грехи иных людей, которым никогда не внушалась мысль о загробной жизни. Люди же, с детства наслушавшиеся зловещих наставлений священников, не стали ни менее мстительными, ни менее развратными, ни менее надменными, ни менее злыми, ни менее несправедливыми, ни менее жадными. Вера в загробную жизнь никак не влияет на жизнь земную; она не смиряет и не сдерживает ни одной из наших страстей и служит некоторой уздой лишь тем людям, которые по свойственной им робости и так не отважились бы ни -| на какие крупные преступления. Эта догма способна лишь нарушить покой немногих честных, добросовестных и доверчивых людей, волнуя их воображение, и никогда не удержит от зла негодяя, которого не могут остановить ни общественные приличия, ни законы.

Наконец, чтобы высказаться до конца, я должен признать, что христианская религия, мрачная и зловещая, оказывает сильное и очень опасное влияние на такие души, как ваша, и лишь поверхностно задевает людей, закосневших в преступлениях или легкомысленных, на чьи души угрозы религии производят лишь самое поверхностное, быстро рассеиваемое впечатление. Более последовательная в своих принципах, чем другие, вы слишком часто и серьезно погружаетесь в грустные и мрачные мысли, волнующие ваше воображение, между тем как призраки, преследующие вас, быстро забываются людьми, не обладающими ни вашими добродетелями, ни вашей просвещенностью и чувствительностью.

Христианин, верный своим убеждениям, должен бы жить в постоянной тревоге; он никогда не может быть уверен - угоден или не угоден он богу; малейший намек на гордость или вожделения, малейшее желание может вызвать гнев божий и мгновенно уничтожить плоды многолетнего благочестия. Не удивительно, что при таких убеждениях люди ищут уединения, чтобы в печальном одиночестве погружаться в страдание, избегая всякого повода к греху, и испытать все средства, рекомендуемые для искупления проступков, которые могут навлечь вечное наказание всевышнего.

Стало быть, мрачные мысли о будущей жизни оставляют в покое лишь тех, кто принимает их не слишком серьезно; и они способны привести в отчаяние тех, кто по своему характеру склонен к мрачности и меланхолии. Эти-то жестокие представления о божестве, внушаемые нам священниками, и приводят многих порядочных людей к полному неверию. Если иные распутники, неспособные к размышлению, отталкивают религию как помеху к удовлетворению страстей и пороков, то гораздо большее число людей отказывается от нее после зрелого анализа и с полным сознанием причин такого поступка; они не могут согласиться ни жить в вечном страхе, ни умирать в отчаянии; такие люди отрекаются от религии, способной лишь вселить в душу тревогу, и обращаются за поддержкой к разуму, возвращающему силы и бодрость.

Крупнейшие преступления совершаются всегда в эпохи глубочайшего невежества. Эти периоды отмечены также наибольшим распространением религии; в такие времена люди чисто механически, не рассуждая, выполняют ее обряды, не задумываются над ее доктринами. По мере просвещения народов крупные преступления случаются все реже, нравы смягчаются, развиваются науки, и авторитет религии, которую начинают подвергать строгому анализу, заметно падает. Тогда значительно увеличивается число неверующих, и общественная жизнь протекает спокойнее, чем в былые времена, когда по капризу духовенства люди шли на злодеяния в надежде обрести вечное блаженство на небе.

Религия утешает лишь тех, кто неспособен охватить ее в целом; туманные обещания наград могут соблазнить только тех людей, которые не в состоянии задуматься над отвратительным, лживым и жестоким характером, приписываемым религией богу. Как можно полагаться на обещания божества, которого изображают искусителем, соблазнителем, который только и делает, что расставляет опасные западни своим слабым творениям? Как можно рассчитывать на своенравного бога, от которого никогда не знаешь, чего ждать - милости или гнева? На каком основании ждать наград от бога-деспота, облеченного абсолютной властью, если у него нет обязанностей по отношению к людям и если он руководствуется только своей фантазией, предопределяя судьбы собственных творений? Только слепой фанатизм может внушить доверие к такому богу; только безумие может заставить полюбить его; только безрассудство может рассчитывать на неизреченные милости, которые обещают священники от его имени, утверждая вместе с тем, что бог властен награждать или карать людей, а человек ничего от него требовать не смеет.