Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. - Русь уходящая: Рассказы митрополита

Каждое богослужение — это не просто выполнение устава, это каждый раз новое творение. Был в Москве церковный чтец — Дометий Петрович. Он был лишен гражданских прав, жить ему было негде, поэтому он жил в церковном подвале, одновременно выполняя обязанности истопника. В церкви он был псаломщиком и страшно переживал, что церковный устав соблюдается не полностью. После службы он брал все свои книжки, спускался в подвал и там начинал все вычитывать заново — со всеми антифонами, стихирами, канонами.

<359>Я помню, как собирались наши старые батюшки, дьяконы, псаломщики и начинали между собой разговор, не глядя ни в Типикон, ни в богослужебные указания: «А если так, а если предпразднество после попразднества, а если еще соединение, да третья неделя Поста — это можно, это нельзя…». Для них это была жизнь. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Поэтому и каждое богослужение их было самостоятельным, законченным творением. Им, конечно надо было и налоги платить, и семью кормить, но главное содержание их жизни составляла служба. Один такой священник впоследствии вспоминал: «Какая раньше была духовная жизнь! Во время шестопсалмия, бывало, столько было разговоров, духовных бесед!»

Всякое нарушение церковного благолепия или сокращение службы такие священники воспринимали болезненно. Хотя, конечно, и это бывало. Об этом есть старый, еще дореволюционный анекдот. Один священник говорит псаломщику: «Федотыч, меня в консисторию вызывают, так что ты уж поубористей». — «Хорошо, батюшка!» — И начинает: «Благословенно царство! Аминь. Буди имя Господне благословенно отныне и до века». Все. Кончил. — «Ты что, Федотыч?» — «Простите, батюшка, короче не могу!» А вот случай из более близкого времени. В храме ждали приезда архиерея. Все суетились, настоятель волновался. Зашел он на клирос и спрашивает: «А кто у нас часы чесать будет?» — это у него от волнения язык заплетался. Однако, часто, к сожалению, так и получается, что часы у нас не читают, а «чешут». Эти пороки нашей среде свойственны оттого, что мы не знаем, что такое красота молитвы. А вот если мы будем сначала себя принуждать, потом хотеть, потом жаждать молитвы — это будет тот подвиг, ради которого Бог послал нас на землю.

Литургика — очень трудная наука, я хорошо это знаю — сам ее года два или три преподавал. Даже мог без подготовки читать Великопостный канон. А покойный Патриарх говорил: «Все очень просто: один раз выучить — и на всю жизнь». Так он говорил, когда мы удивлялись, как это он на память произносит троицкий отпуст.

<360>Священник — как солдат. Я всегда говорю, что все люди — работают, и только духовенство и военные — служат. Священник не принадлежит самому себе. Не случайно еще давным–давно сложилась поговорка, которую я знаю не из книжки, а слышал из живых уст: что священник «не доспи, не дообедай, знай, крести, да исповедай». Наш отец говорил, что в доме священника дверь не должна стоять на петлях.

Митрополит Питирим (Свиридов) в войну, будучи священником, с разрешения командования, следовал с частями наших войск. «Бывало, — рассказывал он, — на одном конце села еще бой идет, а я на другом уже начинаю службу». В основном, конечно, он совершал панихиды, причащал умирающих.

Как–то раз служили мы заупокойную литию о погибших воинах. Отслужили, и пошли, я выхожу последним. Подходят ко мне наши богомолки: «Владыка, что же, а записочки читать будут?» Что было делать? — «Благословен Бог наш. Еще молимся о упокоении усопших раб Твоих…»

Когда я был еще начинающим архиереем, заболел один мой священник. Я приехал к нему служить, а он встречает меня согнувшись — у него была тяжелая грыжа. «Ну, ладно, отец! — говорю, — Ты иди, болей, а я за тебя буду служить». Отслужил, как полагается, всенощную, наутро — обедню, потом — требы. Как сейчас помню: было тринадцать молебнов и семь акафистов. Отслужил и их — было уже три часа, четвертый, из меня уже дух вон, и вдруг — подходит одна прихожанка — была такая «Лена слепая», и говорит: «Владыка, а что же ты мне «Семистрельной» акафист не отслужил?» — «Да какой тебе еще акафист, побойся Бога! Сколько же можно?!!» — «Ты мне это не говори, я за двенадцать верст сюда шла!» — Ну что же? И опять: «Благословен Бог наш…»

Есть здесь, конечно, и оборотная сторона, о которой, может быть, и не очень хотелось бы говорить, но — это тоже реальность. Вот, к примеру, такой эпизод. О. Петр Сахаров, последний настоятель храма Василия Блаженного, служит литургию. Год — 1944. Он почти не может ходить. Величины <361>он необъятной — декомпенсация — но при этом почти ежедневное богослужение. Он стоит, опираясь на престол и когда произносит возглас «Мир всем», делает это, оборачиваясь через плечо. Ноги у него все распухли, он не может ходить в сапогах и носит какие–то тряпочные тапочки. «Батюшка, — обращается к нему служительница Матрена Андреевна. — Крестины принесли!» — «Господи! Какие тебе крестины? Да гони ты их!» Перед престолом сказал! Но что еще он мог сказать, когда его уже ноги не держали?

Крестины и исповедь — самые тяжелые требы. Мне как–то в Караганде довелось крестить сразу около пятидесяти младенцев — от одно–двух–месячных до трех–четырехлетних. И все по сорокаградусной жаре. Помещение маленькое, дышать нечем. Один, помню, вцепился мне в бороду — ручонки маленькие, не отдерешь. Когда я закончил — все, что было на мне, и богослужебное и личное пришлось повесить сушиться, — все было мокрое насквозь.

В довоенные годы «на Елоховке» — как тогда говорили — был отец дьякон. Дьякон он был хороший, но очень хотел быть священником и добился своего, настоял, чтобы его рукоположили. О. Николай Колчицкий уговорил Блаженнейшего — митрополита Сергия. Специального священнического образования у дьякона не было, и первым делом он был направлен на исповедь. Надо сказать, исповедовать ему тоже очень хотелось. Он первым приехал в алтарь, первым взял маленькое евангелие, крест и пошел к аналою. Вдруг через некоторое время возвращается он в алтарь совершенно изменившийся в лице. Положил крест и евангелие на место, сел, охватив голову руками и упершись локтями в колени, и, раскачиваясь, стал причитать: «Если бы я знал, я бы никогда не пошел в священники!»

В сороковые годы был случай. Некая дама прислала в патриархию жалобу на молодого священника. Дело было так. Она пришла на исповедь, и он задал ей вопрос: «Ну, что каетесь в своих грехах?» — «А у меня нет грехов!» — заявила она. «Ну, как же так? У всех есть грехи!» — «Ну и пусть, у всех. А у меня нет». — «Может, постов не соблюдаете?» — «Соблюдаю». — «Соседей, может быть, обижаете?» — <362>«Соседей? Вот еще!» — «Ну, может быть, помыслы бывают?» — «Помыслы?! Нахал!!!» И тотчас направила письмо митрополиту Ленинградскому. А у меня однажды подходит к причастию старушка — лет девяноста. Спрашиваю имя. «Девица Евдокия» — шамкает она.