Протоиерей Александр Мень - Русская религиозная философия

И вот Сергей Трубецкой показал, как естественно и органично смелый критический взгляд сочетается с глубочайшим проникновением в смысл библейского повествования и доктрины. Если бы меня спросили, кто лучше всего изложил основы библейского богословия, я сказал бы, что на русском языке до сих пор никого не было выше, чем Сергей Николаевич Трубецкой.

Разворачивая панораму ветхозаветной итории, показывая конфликты идей, прорывы Откровения за несколько веков до Рождества Христова, он смело подходит к самой центральной последней идее — идее воплощения Логоса в Христе. Он говорит о Нем как христианин, но в то же время как ученый. Когда Гарнек утверждает, что Христос принес на землю только лишь высокое нравственное учение и веру в Бога — любящего Отца, Сергей Николаевич возражает. Он возражает, что не таково учение Христа — Он не был никогда моралистом, который просто утешал людей нравственными сентенциями. Христос утверждал о Себе нечто небывалое, у Него было единственное в истории особое Богосознание, то есть сознание человеческое в Нем слилось и отождествилось с Богосознанием. Он исходил не из высшего авторитета небесного, а из того аторитета, который был в Нем Самом. И это, говорит Трубецкой, Самосвидетельство Христа есть факт истории; таков Христос в документах наиболее ранних, наиболее древних. Мы можем в это верить или не верить — это вопрос уже иной, вопрос не исторический, а нравственный, духовный, мистический, проблема веры здесь вступает в свои права…

Далее он говрит о том, что мир был застигнут Христом врасплох, потому что явление Бога поставило человека перед необходимостью выбора; и застигло врасплох не только фарисеев и Кайафу, а застигает врасплох человека и сегодня. Потому что, как показывает Трубецкой на историческом материале, люди, сопротивлявшиеся Христу — идеологи, ученые, богословы, несли в себе типологию, непреходящую типологию благочестия, самодовольства, авторитарности, элитарности и всего того, что проходит с течением времени.

Учение о Логосе у древних греков — это учение о безличной силе, подобной закону, который управляет мирозданием. Во Христе Слово Божие, наваро хейму, становится силой личностной, явленной человеку. «Слово Божие произносится в молчании Aбсолюта».

Вот этот человек, погруженный в древние тексты, в метафизические изыскания, выходит на общественную арену. Он не может быть кабинетным ученым и принимает активное участие в общественной борьбе. Борьба за свободу, за отечество была для него жизненной программой. По существу, он принес свою жизнь в жертву этой борьбе. Он поразил мир вот этим сочетанием глубокой учености, спокойного, аналитического ума — с твердой верой. Не сюсюкающей верой! Соприкасаясь с нашим церковным миром, он отнюдь не умилялся по любому поводу, а часто сравнивал нас, грешных, с саддукеями. Когда он был в Троице–Сергиевой Лавре, то глядя, как разгуливают там монахи, он говорил своему брату, что вот ходят саддукеи (саддукеи — это противники Христа, жреческая каста в иудействе того времени).

Когда Василий Васильевич Розанов выступил против идеи свободы совести, Владимр Соловьев разразился фельетоном, который назывался так: «Порфилий Головлев о свободе и вере». Это очень остроумно написанный Соловьевым фельетон. Начинается он так: я знаю писателя Розанова, это очень талантливый умный человек, и вдруг под его фамилией пишет кто–то другой, вероятно, — это Иудушка Головлев рассуждает о свободе и вере. И дальше, взяв этот ключ, Владимрр Соловьев не оставляет камня на камне от мракобесных рассуждений Розанова. Когда Василий Васильевич прочел это, он сказал: «Я ничего не могу на это возразить. Он меня убил». (Ну, Розанов был искренним человеком).

Столь же сурово тогда написал и Трубецкой и, в частности, он спародировал взгляды Розанова в стихотворении, которое называлось «Молитва Бутонова (Бутонов — Розанов). Как говорят (но это не проверено), это стихотворение они сочинили вместе с Соловьевым. Я его не помню точно, но начиналось оно так:

Затеплю я свою лампаду,

Душой высокой воспарю,

Я не убью, я не украду,

Я не прелюбы сотворю.

И, духом кроткий, полный мира,

Я дело веры совершу…

(дело веры — этой аутодафе),

…Не сотворю себе кумира -

Чужие храмы сокрушу…

Взорву костелы динамитом,

На воздух кирхи полетят,

На океане Ледовитом

Божницы чукчей затрещат.

Пусть ложной веры кафедралы

Падут, рассыпавшись во прах,

И воют древние шакалы

На опустевших тех местах.

A я пойду, смиренный духом…

Там что–то про людей, и кончается:

… И помолюсь, смиренный духом,

За православный наш народ,

За растворение воздухов

И за святейший правительственнейший Синод.

Это настроение Трубецкого вполне ясно видно из этого пародийного стихотворения.

Сергей Николаевич был профессором Московского университета (теперь это МГУ). Он считал, что это место, где куется для всей страны интеллектуальная элита, должно быть местом свободы. Вот почему проблема автономии университета, его независимости от правительства, полицейских и прочих инстанций, — важнейший для культуры принцип. И он за него боролся отчаянно, смело, он обращается к царю, обращается к сенатором, борьба была очень суровой. И в конце концов, пожалуй, она его и сломила. Его избрали ректором Университета. Но его здоровье было сильно подорвано, несмотря на молодость лет… И всего 27 дней Сергей Николаевич пробыл на должности ректора. Он должен был поехать в Петербург, чтобы опять хлопотать по этим делам, и там внезапно скончался от инсульта, пережив, как я сказал, своего друга Соловьева всего на пять лет.

От него осталось пять объемных томов сочинений. Первый том составляет его публицистика, в том числе его блестящий очерк о французском мыслителе Ренане. Второй том — богословские, историко–религиозные статьи, в том числе блестящая работы «Догматика и этика» — короткая, но четкая, где он показывает, что этика (как у нас теперь часто думают) не может висеть в воздухе, что она обязательно уходит корнями в религиозное обоснование; что человек не может найти для этики оправданий в природе, в логике, в законе, в выгоде, наконец: потому что в одном случае выгодно, в другом нет, в одном случае соответствует природе, в другом нет. Поэтому этические принципы имеют происхождение в высшей духовности. Третий том — это метафизика Древней Греции, четвертый том — учение о Логосе. И, наконец, «История древней философии». Как утверждают большинство наших философов и историков русской мысли, Трубецкой не полностью сумел выразить свой взгляд, не до конца он осуществился. Но все основные принципы были заложены. Те из вас, кто любит ясную, хорошую мысль, кто любит свободное, открытое понимание действительности, получит огромную радость, когда будет читать произведения Сергея Трубецкого. Он пишет несложно, четко, прозрачно, как и его друг, Владимр Соловьев. Я надеюсь, что в ближайшем будущем Сергей Трубецкой будет у нас издан (поскольку у нас с вами все время так получается, что после моего рассказа о философах выходят их книги).