Сульпиций Север - Труды

Живя в крайней скудости, он имеет жалкий вид [1014] contemptibilem esse personam. V. M. c. 9, 3. . Когда решался вопрос о посвящении его в епископы, собравшиеся иерархи были шокированы его "жалким лицом, грязной одеждой, запущенными волосами" [1015] vultu despicabilem, veste sordidum, crine deformem. Ib. . Этой vilitas в одежде Мартин не изменил и после посвящения: ей соответствовала humilitas в его сердце [1016] Ib. c. 10, 2. Eadem in corde eius humilitas, eadem in vestitu eius vilitas erat. . Его смирение идет так далеко, что разрушает самые основы иерархического строя в миру и в Церкви. Будучи воином и пользуясь услугами раба, Мартин переворачивает наизнанку социальные отношения между ними, оказывая своему слуге рабские услуги: прислуживает ему за столом, снимает и чистит его обувь [1017] V. M. c. 2, 5. Рядом с этим омовение епископом ног у странника (V. M. с. 25, 3) является скорее частью быта. Ср. целование ног в кругу Севера D I 2. .

Епископом Мартин "никого не судил, никого не осуждал, никому не воздавал злом за зло... так что, хотя он и был архипастырем, но его безнаказанно оскорбляли даже низшие клирики" [1018] Ib. с. 26, 5. . Смирение заставляет его, в сознании своего недостоинства, отступаться от чуда. Тот самый Мартин, который не колеблется воскрешать мертвых, вдруг объявляет себя недостойным исцелить больную девушку и уступает лишь принуждению епископов [1019] Cf. D. III, 2, 4. V. M. с. 16. Hoc suae nоn еsse virtutis... non esse se dignum (16, 5). . Принцип уничижения, конечно, аскетический принцип. Но качество его, религиозное сознание его иное, чем в аскезе трудовой и героической.

Самоуничижение одной стороной своей сближается с аскезой, т. е. с самопреодолением (закон нищеты проистекает из обоих источников); но само по себе оно есть нечто большее, чем аскетическое средство: непосредственное выражение религиозного опыта, у Мартина – сопереживания Христа. Потому-то оно стоит у него в теснейшей связи с любовью, проистекающей из того же откровения Христа. "На устах его один Христос, в сердце его одна любовь, один мир, одно милосердие" [1020] V. M. 27, 2. . Мартин молится за своих оскорбителей [1021] Ibidem. . Он выкупает пленных [1022] D III 14. . Он просит у комита [1023] D III 4. , императора [1024] V. M. с. 20, 2; D II 7, 3. , освобождения узников, прощения опальных. Он не может примириться с тем, что пролилась кровь еретиков, и порывает общение со всем виновным в этом грехе епископатом [1025] о процессе присциллианистов и роли Мартина в нем см. Вabut, Priscillien et le priscillianisme, p. 168 sq. (освещение событий очень субъективное); Delehaye, о. с. р. 61 sq. . Любовь Мартина находит выражение в жестах, которые могут быть названы этически гениальными. Все мы помним, как он, еще будучи воином и оглашенным, одевает нищего оторванной половиной своего плаща. На восемь столетий упреждая христолюбца Франциска, Мартин целует прокаженного [1026] Apud Parisios – leprosum miserabili facie horrentibus cunctis osculatus est atque benedixit. V. M. c. 18, 3. – акт, в котором мы вправе видеть как выражение любви, так и аскезы унижения.

Любовь его изливается и на животных, с чуткостью, необычной для западного христианина IV столетия. Если бл. Августин с любопытством наблюдает погоню собаки за зайцем [1027] Confessiones, lib. X, c. 35, n. 57. , то Мартин в аналогичном случае спасает преследуемое животное [1028] D II 9, 6. . Сульпиций с удивлением останавливается перед зрелищем этой неоскудевающей любви, редкой, "в наш холодный век, когда она хладеет даже в святых мужах" [1029] Ep. III, 14. Cf. Ep. III, 11: totus semper in Domino misericordiae visceribus afluebat. . Даже умирающий, Мартин колеблется между любовью к покидаемым братьям и желанием соединиться со Христом [1030] dubitavit paene quid mallet, quia nec hos deserere nес а Christo volebat diutius separari... lacrimasse perhibetur Ep. III, 11. В основе, может быть, лежит Филип. 1:21-25. .

Быть может, здесь всего уместнее упомянуть о неожиданных чертах юмора в строгом облике Мартина. Ни в стоическом бесстрастии, ни в юродстве смирения они не находят объяснения, но легче всего уясняются, как выражение любви к тварям (подобно юмору Франциска). Замечательно, что немногочисленные примеры "духовного остроумия" Мартина, приводимые Севером [1031] verba spiritualiter salsa, D II 10. , обращены к природе и животным. Таково сравнение остриженной овцы с христианином, отдавшим одну рубашку.

Впрочем, и любовь сближается Сульпицием с аскезой. Любовь Мартина только сострадание, никогда – сорадование: следовательно, она исполняет его скорбью: "чьим горем не болел он? чьим соблазном не уязвлялся? Чья гибель не заставляла его стенать?" [1032] Ер. II, 13. И, перечисляя права Мартина на "бескровное мученичество", Север, вслед за "голодом, бдениями, наготой, постами, поношениями завистников, преследованиями злых", непосредственно приводит "заботу о немощных, беспокойство за подвергающихся опасностям" [1033] Ер. II, 12. . Так господствующая идея аскезы стремится подчинить себе все проявления духовной жизни, первоначально от нее независимые. Аскеза, равнозначащая мученичеству, как источник святости и мощи (virtus) – такова первая и последняя идея Северова жития св. Мартина.

На этом принципе Сульпиций строит целую социальную философию, антикультурную и разрушительную в своих выводах. Принцип аскетического уничижения, "истощания" перерастает форму личной добродетели (смирения) и делается мерилом для суда над миром. Это потому, что в основе его у Сульпиция лежит не опыт собственной моральной нищеты, ("блаженны нищие духом"), а созерцание нищего, истощившего себя Христа. В свете уничижения Христова истлевают все культурные ценности.

Мартин – сын воина, не получивший никакого образования [1034] homini illiterato V. М. 25, 8. Ср. для контраста характеристику Присциллиана в хронике того же Сульпиция: "plus iusto inflatior profanarum rerum scientia". Chr. II, 46, 5. . Это не мешает прелести его бесед и глубокому проникновению в смысл св. Писания [1035] quam acer, quam efficax erat, quam in absolvendis scripturarum quaestionibus promptus et facilis: me ex nullius unquam ore tantum scientiae, tantum (ingenii) boni et puri sermonis audisse. V. M, C. 25, 6. . Все остальное в науке для Севера – утонченного ритора – вредный вздор. С обычным тщеславием обращенных литераторов [1036] Ср. его литературное Ер. III, 1-3; D I 23. , он старается извинить свой будто бы "необработанный слог" [1037] sermo incultior legentibus displiceret V. M. Prol. 1. . Но к чему все это? "Царство Божие не в красноречии, а в вере... Долг человека искать вечной жизни, а не вечной памяти" [1038] Ib. 3 и с. 1, 4. . "Какую пользу получило потомство, читая о битвах Гектора или о философии Сократа? Когда не только подражать им глупость, но безумие не нападать на них самым жестоким образом" [1039] non acerrime etiam inpugnare dementia, ib. c. 1, 3. .

Эти выпады против античной культуры в устах Севера не новы; они общи у него с бл. Августином, Иеронимом, почти всеми его современниками. Оригинальна для Севера суровость в отвержении социальных форм жизни. Он ненавидит деньги даже тогда, когда они употреблены на доброе дело. Один святой пресвитер из Киренаики отказывается взять десять солидов, дар для своей бедной церкви, с таким обоснованием: "Церковь не строится золотом, но разрушается им" [1040] ecclesiam auro non instrui, sed potius destrui. D I 5, 6. . Так и Мартин бросает дары, полученные им от императора, – "как всегда, на страже своей бедности" [1041] D II 5, 10. . Впрочем, мы видим Мартина, принимающим денежные суммы, – но для выкупа пленных, – и расточающим их на эту благую цель прежде, чем тяжелое бремя золота достигло монастырского порога [1042] D III 14. Для управления монастырским имуществом в Мармутье поставлен диакон. D III 10, 2. Там есть и наемные рабочие V. M. 21, 3. . В монастыре Мартина нет места никаким искусствам или ремеслам, кроме письма; да и тем занимаются малолетние [1043] ars ibi exceptis scriptoribus nulla habebatur, cui tamen minor aetas deputabatur V. M. c. 10, 6. .