Кристина Рой - Работник

— С Богом! Ты, конечно за ним лучше будешь ухаживать, чем кто- нибудь другой. А я охотно сам исполню твою работу, только бы ты там смог помочь. Жаль будет, если погибнет молодаяжизнь.

Мефодий ушел. У Петрачей все очень обрадовались, когда он сказал, зачем он пришел. Больше всех обрадовался доктор, который сразу увидел, какой это толковый, ловкий парень. Он сейчас же всё разъяснил Мефоди. И приказал семье, чтобы они ничего не смели давать и делать больному без согласия нового помощника.

И с того часа пошло на улучшение. Больной почувствовал, что за ним ухаживают другие руки, и успокоился. Послушно и доверчиво принимал лечение.

Трех дней, однако, оказалось мало, и Мефодию пришлось пробыть у Петрачей целую неделю. Жена Петрача сама ходила к Ондрачику, просила его оставить им еще на несколько дней им его работника.

— Ради Бога, дорогой сосед. Это Сам Бог с твоим работником ангела — исцелителя к нам послал. А жалованье его уж мы тебе уплатим за неделю.

Ондрачик согласился оставить своего работника у соседей, но от оплаты отказался.

— Это братская помощь в несчастье, и за такую помощь брать плату грех. И ты, соседушка, не убеждай. Нет, нет, о деньгах в таких делах и разговору быть не может. Мефодий ухаживал за вашим больным день и ночь из самой чистой любви к ближнему. Разве за такую любовь можно брать поденную плату?

К концу недели больной мог уже вставать и чувствовал себя намного лучше. Он мог даже немного работать.

— И всем этим я обязан тебе, Мефодий, — со слезами говорил молодой зять Петрача. — Ты меня спас от огня, вылечил от болезни.

Не знали, как благодарить Ондрачикова работника и молодуха, и старики Петрачи.

— Не меня благодарите, а Бога, — отвечал внушительно Мефодийю — Ему вознесем хвалу. Давайте помолимся вместе. Да и вперед не станем забывать молитвы.

И вся семья Петрачей впервые в жизни молилась вместе. Молилась искренно, горячо, вдохновенно.

Самко был полон радости.

« И наши ласточки собрались лететь к Богу, — думал он. — И нашу семью связывает в одно целое не еда, да работа только, а и общее чувство стремления к Богу.

Да, и эта «стая ласточек» выбралась на верную дорогу, но какой ценою?.. Через какие овраги и трясины?..

Зима миновала и пришла весна. Пришла и опять ушла, как чудная птица, которая порхает-порхает, поет, оадует сердце, и вдруг, моргнуть не успел, она исчезла.

Хлеба созрели под знойными лучами солнца, как и два года тому назад, когда

Мефодий Рузанский первый раз пришел в дом Ондрачика.

Зять Ондрачика давно уже поправился и однажды, стоя после обеда перед своим домом, смотрел туда, где до его отъезда с женой в Америку стоял безобразный пригорок. Пригорка теперь уже не было, а вместо него на ровном месте среди молодого прекрасного сада стоял окруженный живою изгородью дом, не особенно большой, но красивый, с большими окнами. Другого такого не было во всей деревне.

— Кто бы мог подумать! — удивлялся зять Ондрачика. — Мы всё время спокойно глядели на эту противную бородавку у себя под носом и не трогали ее. А

Мефодий так легко всё это обратил в красивый дом. Если бы я мог вспомнить, кого он мне напоминает? Не лицем, не внешним видом, а своим голосом. Решительно, где-то я уже видел этого человека!

Ондрачиков зять дивился дому Мефодия, впрочем, не один он, дивилась вся деревня. Как только наступила весна, началась постройка. Мефодий пригласил каменщиков, а сам руководил ими, как опытный архитектор. Он высоко поднял крышу, и вверху получилось прекрасное жилое помещение. Подвал был сделан также жилым. И народ каждый день приходил дивиться чуду. Не один завистливо кивал головой и говорил: — сказать по правде, я не прочь себе сделать такой домик. Не домик, а игрушка. Залюбуешься! А как светло, удобно и уютно будет внутри!

Мефодий продолжал жить в доме Ондрачиков, но теперь не как работник. Он платил за свое содержание. Каменщики и рабочие столовались у жены Подгайского. Мефодий не хотел взваливать лишние хлопоты на Ондрачиковых женщин: у них и без того было большое хозяйство.

Строился не только Мефодий, но и Петрачи. Петрач не открыл питейной лавки и не собирался ее открывать. Не думал он и о магазине: не хватало денег. Расходы зимой были ведь немалые: во-первых, дорого обошлась страшная свадьба, во-вторых, много ушло на продолжительное лечение зятя, и в-третьих, всё надо было ремонтировать. Слава Богу, что хоть помещение, предусмотренное под торговлю, осталось годным для жилья, ведь в комнате, где справлялась свадьба, нужно было заново делать и потолок, и окна, и двери.

Соседи узнали, что Петрач условился с Мефодием, чтобы он в своем доме не только устроил жилище для себя, но также и для Самко и помещение для его торговли. Старого Давида было не узнать. Он помолодел, всюду поспевал советом и делом. Люди прямо дивились, не подменили ли его? Раньше от него слова нельзя было услышать, кроме краткого приветствия, да «да» или «нет». Теперь он был разговорчив и приветлив со всеми. Лицо посвежело, как у юноши, хоть сам он был весь седой.

— Что за перемена? — говорили кумушки. — То ходил, бывало, рваный и грязный, а теперь всегда чистая рубашка, хорошее платье на нем.

Это все было дело рук жены Подгайского, которая не брезговала пошить и постирать на еврея. Она же смотрела за всем и в хибарке Давида: побелила стены, перестилала постель, приводила всё в порядок. Еще более интересовало женщин, что будет теперь с самим Мефодием. Пока он был у Ондрачиков работником, он был всегда и со всеми одинаков. Посмотрим, что будет, когда он переселится в собственный новый дом. Не женится ли он на дочери Ондрачика? Ондрачик, несомненно, был бы тому рад.

Так болтали соседки и были в какой-то степени правы. Ондрачики не отказали бы своему бывшему работнику. Да и Петрач охотно бы выдал за него свою вторую дочь. Но сам Мефодий об этом не думал. Замужняя дочь Ондрачика говорила, по крайней мере, что Мефодий сватал у них Дорку за Самко.

Хотя Самко и не совсем крепок телом, — говорил он бывшему хозяину о своем друге,

— но в силах будет содержать свою жену и семью. И Самко и Дорка — оба любят Бога и вместе дружною парою пойдут по дороге кБожиему гнезду.

Отец с матерью дали согласие, а Дорка давно уже сговорилась с Самко. Ей казалось только странным, что она помогала сносить пригорок, а теперь будет жить в доме на этом месте.

— Так дивно все идет на свете, — говорили соседки. И они были правы.

И опять чудный летний вечер стоял над землею.

Лунный свет нежными серебристыми нитями спускался на деревню, сады, поля и леса. Отдельные лучи серебрили хижину старого Давида и скамью под орешником, на которой он сидел.