Иван Орлов - Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе

Обстоятельством, давшим повод к обвинению Гонория в мо–нофелитизме, как известно, послужило, главным образом, следующее выражение, встречающееся в ответном послании его к Сергию: «Отсюда (όθεν = unde) (т. е. на основании неизреченного соединения Божественной и человеческой природ) мы признаем и одну волю (εν θέλημα) Господа нашего И. Христа». Выражение это было истолковано (разумеется — прежде всего, монофелитами) в том смысле, что им признается одна воля Божества и человечества Христа. Содержание и тон целого послания вполне оправдывали такое понимание. Максим, безусловно, не согласен с таким пониманием приведенных слов. По его мнению, Гонорий хотел сказать ими следующее: так как бессеменное зачатие и безгрешное рождение Христа по плоти, совершившееся по наитию Св. Духа, было делом одной воли Божией, то Христос как человек был совершенно свободен от греховной плотской воли (θέλημα σαρκός, ή λογισμόν έμπαθή [воли плоти или страстного помысла]), что «в членах его не было иного закона» (έτερος νόμος) или воли, противоборствующей святой и Отеческой воле (θέλημα διάφορον ή έναντίον τω Πατρί [воли отличной или противной Отцу]); и что, следовательно, Он имел одну только природную безгрешную волю (άνθρώπινον θέλημα καί φυσικόν [человеческую волю и природную]) [480]. Максим указывает два основания для понимания спорного выражения в антимонофелитском смысле: одно он усматривает в связи рассматриваемого выражения со словами, непосредственно следующими за ним, другое — в содержании целого послания.

Вследствие теснейшего соединения обоих естеств во Христе и происходящего отсюда взаимного обмена их свойств «мы признаем, — говорит Гонорий, — и одну волю Господа нашего И. Христа». И непосредственно за тем продолжает: «так как (έπειδή = quia) наше естество получило образование, несомненно, от (действия) Божества, а не греха»; т. е. по сверхъестественному рождению своему плоть Христа была безгрешна [481]. Очевидно, что всю силу аргументации Гонория Максим полагает в этом «επειδή» (= quia) и т. д. и совершенно игнорирует значение того, на что указывает «όθεν» (= unde).

Дальнейшее содержание послания вполне оправдывает, по мнению Максима, его понимание. В целом послании развивается та мысль, что Христос был совершенно свободен опять–таки только от греховной плотской воли (то εμπαθές θέλημα = libidinosa ас vitiata voluntas), имеющей направление, несогласное с природой (παρά φύσιν). На поверку приводятся некоторые подлинные выражения из послания Гонория, говорящие о безгрешном зачатии, о неповрежденности плоти, об отсутствии в членах плоти Христа иного закона и об отсутствии во Христе воли «отличной», понимаемой Максимом в смысле противоборствующей [482]. Но подобное законное отрицание Гонорий, по словам Максима, ничуть не простирал на природную волю. «Гонорий отнял у Христа, — говорит Максим, — не природную, а греховную, не согласную с природой волю» [483]. А то обстоятельство, что он отрицал во Христе волю противоборствующую и, следовательно — умозаключает Максим — мыслил в Нем волю, во всем согласную с Божественной и Отеческой волей, ясно говорит за то, что он признавал во Христе природную волю, так как отрицание чего–либо противного природе равносильно признанию природного. Отсюда с очевидностью следует то, что Гонорий признавал во Христе две природные воли [484].

Так понимая послание Гонория, Максим приходит к тому, на его взгляд — правдоподобному, выводу, что противники лгут, навязывая Гонорию то, чего в своих сочинениях он не писал, и что Гонорий «чист от всякого подозрения» (в монофелитизме) [485].

Подтверждение справедливости своего взгляда на образ мыслей Гонория Максим видит в согласии апологии, представленной в защиту Гонория папой Иоанном IV, с его собственной защитой [486].

Несостоятельность представленной Максимом защиты Гонория достаточно очевидна: предлагаемое им объяснение ответного послания к Сергию несколько спутанно, натянуто и довольно странно. С первого взгляда неясным представляется то, что же именно разумеет Максим под гонориевским «έν θέλημα»? Судя по представленному Максимом объяснению этого выражения, с которым, по заявлению Максима, совершенно согласно приводимое в разговоре с Пирром объяснение, данное в апологии Иоанна IV — а здесь, между тем, прямо и определенно указывается смысл этого выражения [487] — казалось бы, что Максим разумеет под ним исключительно человеческую природную волю Христа. С подобным пониманием вполне мирилось бы и содержание целого послания, как понимает его Максим. Между тем, Максим не оставляет места сомнению в том, что исключительно так понимать «έν θέλημα» нельзя. Спорное выражение Гонория Максим сопоставляет с выше рассмотренным нами выражением Афанасия Великого («Он был рожден от жены и т. д.»), находя, что смысл их один и тот же: «и разумея вот этот неизреченный образ («λόγος» или, как выше — «πρόοδος») рождения Слова по плоти, один (Афанасий) говорит об одной воле Божества в Нем, а другой (Гонорий) — об одной воле Господа нашего И. Христа; так как, говорит он, наше естество получило образование, несомненно, от (действия) Божества, а не греха» [488]. В полном согласии с такого рода пониманием стоят и следующие слова Максима, сказанные им в выводе: «говоря коротко, я полагаю, что выражением «έν θέλημα» Гонорий хотел сказать то, что рождение Его (Христа) по плоти было делом одной Божественной воли» [489]. Таким образом, гонориевское «έν θέλημα», по мнению Максима, имеет двоякий смысл: оно указывает одновременно и на Божественную волю Слова, как на причину отсутствия во Христе противодействующей духу плотской воли, и на человеческую природную волю Христа, противополагающуюся греховной воле плоти. Комментируя подобным образом рассматриваемую формулу, Максим, конечно> мог сказать, что выражением «εν θέλημα» Гонорий не отрицает «двойства природных воль во Христе, а скорее защищает и рекомендует как справедливое» [490]. Но ни для кого не темно, что предлагаемое им объяснение, в существе дела ничуть не разрешающее тревожного вопроса, довольно натянуто и не менее странно. Странно особенно потому, что оно совершенно не оправдывается с точки зрения общих приемов полемики, которым всюду следует Максим, оставаясь совершенно одиноким. Нигде и ни под каким видом Максим не допускает формулы «έν θέλημα» и всюду и всегда остается верен себе. Здесь же, по отношению к рассматриваемому случаю, он не только не находит его неправославным, но даже не считает его и неточным (разумеется, при том его значении, какое усвояется ему им самим): нет ни единого слова в этом роде, нельзя указать и малейшего намека на что–либо подобное.