Иван Орлов - Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе

Относительно содержания целого послания должно заметить, что общая мысль его, действительно, такова, какой представляет ее и Максим: по всему посланию проходит та мысль, что безгрешная по самому своему рождению плоть Христа не имела греховной человеческой воли, «противящейся и противоборствующей» (έναντίον καί άντιπράττον ή άντικείμενον θέλημα). Но делаемый Максимом отсюда известный вывод — совершенно произволен и ошибочен. Дело в том, что на человеческую природу Гонорий смотрит не иначе, как на поврежденную грехом. Такой же и только такой представляется ему и человеческая воля: такой односторонний взгляд проходит по всему посланию. Понятно, что с точки зрения такого взгляда на плоть, отрицая во Христе греховную человеческую волю, Гонорий не мог допустить в Нем иной воли, отличной (διάφορον) от Его Божественной воли, и должен был признать во Христе только одну Божественную волю Слова.

При таком законном понимании основного воззрения Гонория на плоть становится совершенно уместной, точной и понятной и формула «έν θέλημα», обставленная указанными доводами, и отрицание инаковости или различия в воле Христа [491], несправедливо трактуемого Максимом в смысле противления и противодействия воли, и содержание целого послания, и неприязненность в отношении к Софронию, опускаемая Максимом из виду.

Некоторого рода соображения, касающиеся, с одной стороны, состояния Восточной церкви в тревожное время монофелит–ских движений, следовавшее за временем появления ответного послания Гонория, с другой — значения римского епископа в делах веры в тогдашнее время, возбуждают сомнение в беспристрастии представленной Максимом защиты Гонория, которое находит для себя некоторое оправдание в том обстоятельстве, что защита обнаруживает довольно снисходительное отношение к красноречиво свидетельствующему о виновности обвиняемого документу.

Соображая все сказанное относительно монофелитского учения, приходим к тому выводу, что в догматико–полемических трудах Максима оно представляется как сплошная ересь, как безусловно несостоятельная доктрина, ложная в основе и нелепая в выводах, отличающаяся при этом поразительной неустойчивостью и непоследовательностью.

Имя Максима Исповедника весьма замечательно в истории христианской Церкви и христианской богословской литературы. Это был муж от природы высокодаровитый, философски и богословски образованный, хорошо знакомый с языческой философской и христианской богословской литературой предшествовавшего времени. Это был серьезный философ–богослов и к тому же весьма искусный полемист, обладавший замечательным остроумием [492]. Недаром христианская древность почтила имя св. Максима отменными эпитетами: «философ» [493] , «богослов и исповедник» [494] ; и среди христианских богословов, отцов и учителей Церкви отвела ему весьма почтенное место. Насколько известно, после Григория Назианзина Максим был первым « богословом» в греческой Церкви, так что автор обличительного против константинополыдев слова (помещенного в 11. Op. Max.) — лицо, для нас не известное — справедливо называет Максима τρίτος θεόΛογος — третьим богословом (после евангелиста Иоанна и Григория Богослова) [495].

О значении св. Максима в истории современной ему Восточной церкви красноречивее всяких отзывов свидетельствует тот факт, что на Востоке одно время он был единственным видным представителем Церкви, который знамя православия держал крепко и высоко. В период открытого гонения на православие со стороны монофелитствующего правительства и, видимо, всеобщего господства на Востоке монофелитизма св. Максим до известной степени справедливо и законно мог сказать относительно единомышленных с ним: «Мы — церковь Христова!» — как, действительно, и было при одном из допросов его [496]. Интереснее всего здесь то, что сами противники Максима придавали ему не меньшую цену, чем сам он, о чем можно судить на основании некоторых данных, представляемых историей известного судопроизводства над Максимом.

В суждении о значении св. Максима как богослова достаточно будет отметить то выдающееся в истории христианской богословской литературы явление, что «все последующие (т. е. жившие после Максима) греческие писатели–богословы: догматисты, полемисты и даже моралисты», по словам Комбефи, «с великой честью для себя обращаются к Максиму» [497], величая его при этом самыми лестными для него эпитетами. В подтверждение справедливости своего отзыва Комбефи ссылается на «Православную Грецию» Л. Алляция. Нижепоименованные авторы помещенных в первом томе этого сборника трактатов, действительно, отзываются о Максиме Исповеднике с великой похвалой [498]и приводят из его творений довольно пространные выдержки. Но, во–первых, отзывы их, как лиц вовсе не авторитетных для «православной Греции», в суждении о значении Максима не имеют почти никакого веса; во–вторых, для нашей цели они нисколько и не пригодны, как вовсе не имеющие отношения к изучаемым нами трудам св. отца (выдержки приводятся исключительно из трактатов Максима об исхождении Св. Духа; к ним, главным образом, и имеют отношение приводимые отзывы). Кроме указываемых Комбефи приведенных у Алляция отзывов, нам известны отзывы константинопольского патриарха Фотия I (с 857 года) [499], который величает Максима «божественным мужем и неустрашимым исповедником» (ό θειος άνήρ καί γενναίος όμοΛογητής) [500].

Мы имеем дело лишь с догматико–полемическими, и именно христологическими, трудами св. Максима. А относительно этих последних мы имеем основание утверждать, что значение их несоизмеримо выше, чем значение всех прочих, взятых вместе, трудов Максима, и что Иоанн Дамаскин «с великой честью» для Максима и к вящей славе своей «обращается к Максиму». В самом деле, чему иному, как не полемической своей деятельности, направленной против монофелитства, историческим памятником которой являются рассмотренные нами догматико–полемические труды, Максим обязан своим высоким значением в истории Церкви и христианской письменности? В совершенном согласии с тем обстоятельством, что вся жизнь аввы Максима прошла в непрерывной усиленной борьбе с монофелитством, среди которой и раскрывалось православное христологическое учение, и в зависимости от него стоит то явление, что с именем аввы Максима неразрывно связано представление об исповеднике, т. е. защитнике и выразителе православного учения о двух волях во Христе.

Из прочих трудов Максима, мимоходом заметим, составляющих приблизительно две трети всех его произведений, сравнительно больший интерес для истории христианской Церкви и вероучения — интерес весьма значительный — представляют пять диалогов «о Св. Троице» (περί τής αγίας Τριάδος), и именно четвертый и пятый диалоги против Аполлинария, об исхождении Св. Духа.