Роберт Пински - Жизнь Давида

Поэтому следующий стих — это публичное объявление или политическое заявление самого Давида. Политическое заявление, выраженное в проклятии:

«И услышал после Давид [об этом] и сказал: невинен я и царство мое вовек пред Господом в крови Авенира, сына Нирова; пусть падет она на голову Иоава и на весь дом отца его; пусть никогда не остается дом Иоава без семеноточивого, или прокаженного, или опирающегося на посох, или падающего от меча, или нуждающегося в хлебе» (II Цар. 3, 28–29).

Опора на посох, очевидно, означает телесную слабость, а все проклятие целиком, как и запугивание Авениром Иевосфея, напоминает категории «первичной орды». Правитель Давид также принуждает Иоава, чью семью он только что проклял, принять участие в ритуале, который мы можем назвать политически просчитанным. При этом Давид, возможно, совершенно искренне переживал происходящее, и его искреннему чувству не могло помешать даже то, что он прекрасно знал: Иоав обязательно заставит Авенира вернуться в Хеврон, захватит его и убьет по законам кровной мести.

«И сказал Давид Иоаву и всем людям, бывшим с ним: раздерите одежды ваши и оденьтесь во вретища и плачьте над Авениром. И царь Давид шел за гробом [его]. Когда погребали Авенира в Хевроне, то царь громко плакал над гробом Авенира; плакал и весь народ» (II Цар. 3, 31–32).

Этим Давид ставит себя выше обыкновенного слабого человека Иевосфея; он также отделяет себя от вспыльчивого Асаила и даже от хитроумного военачальника Авенира, который не придумал способа избежать меча кровной мести. Таким же образом Давид отделяет себя и от своего слуги и адепта Иоава. Царь повел себя, как опытный политик. И чтобы еще яснее и решительнее продемонстрировать свою позицию в деле о смерти Авенира, Давид идет дальше, и этого нельзя ожидать даже от самых лучших политиков — Давид сочинил стихотворение, посвященное убитому военачальнику. «И оплакал царь Авенира:

Смертью ли подлого умирать Авениру?

Руки твои не были связаны, и ноги твои не в оковах,

и ты пал, как падают от разбойников».

(II Цар. 3, 33–34)

Если плач по Саулу и Ионафану был подобен фонтану, то это стихотворение похоже на выгравированный амулет, непонятный и загадочный. Здесь очевидна скорбь о человеке, который не погиб в бою, а был предан; Давид оплакивает беспомощность Авенира, великого воина, ставшего жертвой, однако пассивная жертвенность военачальника в сочетании с обстоятельствами, приведшими к его смерти, слишком напоминают смерть «подлого» (в переводе короля Иакова — «глупца»).

Из дальнейшего повествования мы узнаем, что плач царя и его пост в память Авенира имели успех в обществе:

«И весь народ узнал это, и понравилось ему это, как и все, что делал царь, нравилось всему народу. И узнал весь народ и весь Израиль в тот день, что не от царя произошло умерщвление Авенира, сына Нирова. И сказал царь слугам своим: знаете ли, что вождь и великий муж пал в этот день в Израиле?» (II Цар. 3, 36–38)

А что происходит с Иевосфеем, правителем средних лет, невоинственным и, вполне вероятно, неохотно принявшим трон в свое время тоже сопротивлявшегося, но воинственного и могущественного отца? Теперь, когда сильная личность Авенир мертв, и когда жена Давида Мелхола возвращается к нему, и когда Давид готов занять трон объединенных Израиля и Иудеи, — что теперь происходит с Иевосфеем?

Услышав, что Авенир погиб в Хевроне, Иевосфей, сын Саула, упал духом, «опустились руки его, и весь Израиль смутился» (II Цар. 4, 1). Среди сторонников царя Иевосфея и предводителей его воинов было два брата, Баана и Рихав, сыновья Реммона Беерофянина. Два этих воина пришли в дом Иевосфея в самое жаркое время дня, когда он (что характерно) предавался полуденному отдыху:

«И пошли сыны Реммона Беерофянина, Рихав и Баана, и пришли в самый жар дня к дому Иевосфея; а он спал на постели в полдень. Рихав и Баана, брат его, вошли внутрь дома, [как бы] для того, чтобы взять пшеницы; и поразили его в живот и убежали. Когда они вошли в дом, [Иевосфей] лежал на постели своей, в спальной комнате своей; и они поразили его, и умертвили его, и отрубили голову его, и взяли голову его с собою, и шли пустынною дорогою всю ночь; и принесли голову Иевосфея к Давиду в Хеврон и сказали царю: вот голова Иевосфея, сына Саула, врага твоего, который искал души твоей; ныне Господь отмстил за господина моего, царя, Саулу и потомству его» (II Цар. 4, 5–8).

Возможно, смерть Иевосфея — захваченного дремлющим, по меланхолической литературной версии английской фразы, которая непрошено приходит на ум, — не должна напомнить нам «подлую» смерть из плача Давида по Авениру. Конечно, это совсем другой вид убийства: жертву убивают не в бою с последующим нанесением увечий, как Саула и Ионафана, не в стилизованной, по-ацтекски грубой манере, как в случае с гибелью от мечей двадцати четырех юношей у Гаваонского пруда, и не в гомеровском сражении, как стремительного Асаила, который напоролся на древко копья, — Рихав и Баана совершают предательское убийство.

Когда убийцы принесли голову Иевосфея Давиду, он не колебался. Он напомнил им, что сделал с человеком, который пришел и сообщил ему, что он убил Саула:

«Если того, кто принес мне известие, сказав: „вот, умер Саул”, и кто считал себя радостным вестником, я схватил и убил его в Секелаге, вместо того, чтобы дать ему награду; то теперь, когда негодные люди убили человека невинного в его доме на постели его, неужели я не взыщу крови его от руки вашей и не истреблю вас с земли?» (II Цар. 4, 10-II)

Голова Голиафа, голова Саула, голова Иевосфея. У каждого из этих трофеев свое значение. Приказания, которые отдал Давид относительно Рихава и Бааны, отданы на том же языке членовредительства:

«И приказал Давид слугам, и убили их, и отрубили им руки и ноги, и повесили их над прудом в Хевроне. А голову Иевосфея взяли и погребли во гробе Авенира, в Хевроне» (II Цар. 4, 12).

Итак, Иевосфей, убитый во время полуденного отдыха, похоронен в усыпальнице Авенира, человека, овладевшего наложницей его отца, человека, провожавшего Давида с головой Голиафа в шатер Саула.

Страшная простота насилия нашла свое отражение в 18-м псалме (повторенном во Второй книге Царств), великой поэме ужаса и разрушения, которую Давид посвятил Богу. В нем есть такие строки: