Роберт Пински - Жизнь Давида

Такие воображаемые ужасы и столь мастерская картина достойны изобретателя кольчуги. Необоримой силы поэтическое видение Давида создает мир грозовой тучи, в котором он — благодаря уму, храбрости, красноречию и удаче — чувствовал себя на своем месте. Это видение предполагает, что человеческая власть временна, непрочна и преходяща по сравнению с властью, повелевающей с небес.

Вполне возможно, что один из этих жестоких, но нерасчетливых братьев, Рихав или Баана (в зависимости от того, кто из них был разумнее), сказал в воображении Давида или в реальности что-нибудь вроде: Но признай правду в сердце своем, о царь, и согласись, что не сожалеешь, видяздесь голову Иевосфея. А Давид мог про себя ответить на этот воображаемый или реальный вопрос: Этими словами ты даешь понять, что тебе следовало отрезать еще и язык, ибо он стольже плох, как твой мозг и как руки и ноги, которыми ты сегодня поплатился. Может быть, Давид воображал или даже слышал, как Рихав и Баана яростно настаивали на своем, не умаляя, а преувеличивая свою вину — вину, за которую, как они считали, царь должен быть им благодарен, — ведь они добровольно совершили свое деяние и взяли вину на себя: Как бы то ни было, оцарь, ты не сожалеешь, что мы принесли тебе голову Иевосфея из дома Саулова. Вина виной, однако братьям кажется, что тяжелая ноша, которую они принесли царю, должна быть достойно вознаграждена. Но Давид, вспоминая Саула, успокаивавшегося от его игры на арфе, вспоминая объятия Ионафана, который любил Давида, как собственную душу, вспоминая Мелхолу, смотрящую из окна, и ее прощальные слова, когда она помогла ему бежать, — наверное, Давид мог про себя сказать этому тупому, непонимающему, упрямому и уже мертвому головорезу Рихаву (или Баане) что-то похожее на фразу: Ты ничего обэтом не знаешь.

Когда эти два сына Реммона, убившие Иевосфея, были казнены и их безголовые и безрукие тела повесили в Хевроне, Давид, царь Иудейский, принял старейшин и представителей власти Израиля, пришедших в его столицу:

«И пришли все колена Израилевы к Давиду в Хеврон и сказали: вот, мы — кости твои и плоть твоя; еще вчера и третьего дня, когда Саул царствовал над нами, ты выводил и вводил Израиля; и сказал Господь тебе: "ты будешь пасти народ Мой Израиля, и ты будешь вождем Израиля". И пришли все старейшины Израиля к царю в Хеврон, и заключил с ними царь Давид завет в Хевроне пред Господом; и помазали Давида в царя над Израилем. Тридцать лет было Давиду, когда он воцарился; царствовал сорок лет. В Хевроне царствовал над Иудою семь лет и шесть месяцев, и в Иерусалиме царствовал тридцать три года над всем Израилем и Иудою» (II Цар. 5, 1–5).

В этих словах, суммирующих долгое и успешное правление Давида, содержится мысль, что жизнь всех смертных, какой бы славной она ни была, имеет начало и конец. Пророчества расскажут нам, что правление его дома будет вечным, но правление Давида на земле не будет продолжаться всегда. В момент его помазания царем Израиля неистовая история возвышения Давида, полная чудес, уступает место столь же неистовой и чудесной истории его царствования — уже не прекрасного юноши, а зрелого человека.

Когда Давид стал царем Израиля и Иудеи, он пошел войной на своих бывших союзников филистимлян. Он напал на иевусеев, и, хотя они заявили, что даже слепые и хромые будут сражаться, чтобы отразить нападение (или их город был так укреплен, что даже слепые и хромые могли защитить его), Давид одержал победу и захватил крепость Сион; там он построил город, который назвал Городом Давида. Так на нейтральной территории между Иудеей и Израилем, на ничейной земле, как Вашингтон находился не в Виргинии и не в Новой Англии, возникла новая столица Иерусалим.

В соответствии со своим новым рангом Давид увеличил количество жен и наложниц, в некоторых случаях это произошло по дипломатическим и политическим причинам. Он принял послов и кедровые деревья от Хирама, царя Тирского, который отправил к Давиду и своих плотников и каменщиков, построивших царю дом. Царь Адраазара Фой [7] [7] Согласно библейскому тексту, он был царем Имафа, а с Адраазаром, наоборот, воевал. отправил собственного сына гонцом к Давиду, царю Израиля, с дарами из серебра, золота и бронзы.

Давид сражался с филистимской армией в долине Рефаим и обрушился на нее на пространстве от Гаваи до Газера. Он скакал и плясал перед ковчегом Завета, когда его вносили в новый город Иерусалим, вызвав презрение Мелхолы, неистовой, но, увы, бездетной в большом коллективе царских жен.

Он победил филистимлян и поработил их. Он отобрал у них Мефег-Гаамма. Он также победил аммонитян и их наемников-сирийцев. Для поддержания безопасности он поставил гарнизоны и подрезал сухожилия лошадям, впряженным в захваченные колесницы. Давид также завоевал Моав, и со страной своей прабабки — местом, где он прятал своих родителей, когда скрывался от Саула, — он обошелся с крайней и необъяснимой жестокостью:

«И поразил Моавитян, и смерил их веревкою, положив их на землю; и отмерил две веревки на умерщвление, а одну веревку на оставление в живых. И сделались Моавитяне у Давида рабами, платящими дань» (II Цар. 8, 2).

Необъяснимое и невероятное зверство (современный английский язык жжет глаголом) кажется еще более диким потому, что его невозможно объяснить простой ненавистью к иноземцам из-за того, что они иноземцы. Войско Давида под командованием Иоава включало в себя лояльные отряды наемников из иноземцев, хелефеев и фе- лефеев. Чужеземные правители царь Фой и царь Хирам — его друзья, а этот самый Моав служил убежищем для его родителей и был родиной Руфи. Впрочем, вспомним, как Самуил повелел Саулу истребить всех без исключения амаликитян и Саул понес наказание за то, что не выполнил это повеление.

«И царствовал Давид над всем Израилем, и творил Давид суд и правду над всем народом своим» (II Цар. 8, 15) — это сказано всего несколькими строками ниже сообщения о трех веревках, которыми смерили беспомощных моавитян. Можно предположить, что «свой народ» подразумевает нечто в большей степени племенное, чем национальное или религиозное, — но сами наши термины племя, нация или религия слишком приблизительны, и поэтому они не вполне подходят и вызывают неверные исторические или современные аналогии (Пелопоннесская война, Руанда, Сребреница, лагеря смерти) для истребления моавитян, которых укладывают на земле строем, измеряют тремя равными веревками, с очевидным безумным и щепетильным старанием пытаются отделить треть от них, причем не по числу людей, а по длине веревки, как будто моавитяне — это какая-то ткань или металлическая цепь.

Уцелевшая треть должна была на собственном опыте убедиться, что каждый из них — это не отдельный моавитянин, а множество локтей или долей лиги Моава, измеренного воинами царя Давида. Ретроспективный взгляд на эту расправу, возможно, напомнит эпизод из деяний пророка Самуила, когда он взял меч и изрубил на кровавые куски робко дрожащего царя Агага, воплощавшего для Самуила Амалика.