Иларион Алфеев - Жизнь и учение св. Григория Богослова

— Потому, — отвечает, — что не подлежит конфискации имущества тот, кто ничего не имеет: разве только ты потребуешь эту власяницу или несколько книг, в чем и состоит все мое богатство. Изгнания я не знаю, потому что не ограничен никаким местом: и то, где живу ныне, не мое, и всякое, куда меня ни забросят, станет моим; лучше же сказать, везде Божие место, где буду я странник и пришлец . [1644] Ср. Пс. 38:13. А пытки что сделают мне, у которого нет тела, разве только ты говоришь о первом ударе? Только в этом ты и властен. А смерть для меня — благодеяние: она скорее пошлет меня к Богу, для Которого живу и действую, для Которого я по большей части уже умер и к Которому издавна стремлюсь.

Изумленный этим, правитель сказал:

— Никто до сих пор не говорил со мною так и с такой дерзостью…

— Наверное, — ответил (Василий), — ты не встречался с епископом, ибо поистине услышал бы такой же ответ, если бы речь шла о подобных вещах. Ибо во всем остальном мы скромны, о правитель, и смиреннее всякого… Но когда поднимается спор и встает вопрос о Боге, тогда, презирая все остальное, мы думаем только о Нем. [1645] Сл. 43, 48, 6–50, 10; 226–232 = 1.633–634.

При этом разговоре Григорий, по–видимому, не присутствовал, однако в зале могли находиться епископы–ариане, которые слышали ответы Василия. [1646] Ср. Bernardi. SC 384, 231 (note 5). О результатах разговора Модест доложил императору:"Мы побеждены, царь, настоятелем этой Церкви. Этот муж выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений" ". [1647] Сл. 43, 51, 6–8; 232 = 1.634. Валент, согласно Григорию, хотя и не вступил в общение с Василием, однако и не осудил его сразу на изгнание. В праздник Богоявления император сам оказался в Кесарии Каппадокийской и решил принять участие в торжественной службе. На этот раз Григорий присутствовал при событиях, которые описывает: он стоял в алтаре и мог все видеть своими глазами. Император прибыл не к началу службы; когда он вошел, храм был переполнен, и Василий вместе с сослужившими ему епископами стоял у престола:

Когда царь был уже внутри храма и гром псалмопений ударил в его уши, когда увидел он море народа и все не человеческое, но скорее ангельское благолепие, которое было в алтаре и рядом с алтарем, впереди же всех прямо стоял Василий.., неподвижный ни телом, ни взором, ни разумом, — как будто ничего необычного не происходило, — но прикованный, так сказать, к Богу и престолу, а окружающие его стояли в каком‑то страхе и благоговении.., тогда с царем происходит нечто человеческое: у него темнеет в глазах, кружится голова и душа приходит в оцепенение. Но это еще не было заметно многим. Когда же он должен был принести к божественному престолу дары, изготовленные его собственными руками, и никто не выходил, чтобы, по обычаю, их принять, и было непонятно, примут ли их вообще, [1648] Никто из диаконов не дерзал приблизиться к еретику, чтобы взять из его рук дары. тогда обнаруживается его страдание. Ибо у него сгибаются ноги, и если бы один из бывших в алтаре, подав руку, не поддержал шатающегося, он упал бы, и падение его было бы достойно слез. Вот так‑то! А о том, что вещал Василий самому царю, и с каким любомудрием, — ибо в другой раз, будучи у нас на службе, царь вступил за завесу и имел там встречу и беседу с Василием, чего давно желал, — об этом что нужно сказать, кроме того, что Божии глаголы слышали и те, кто сопровождали царя, и мы, вошедшие вместе с ними? [1649] Сл. 43, 52, 5–53, 6; 234–236 = 1.635.

Григорий умышленно прерывает рассказ о богослужении в праздник Богоявления, останавливаясь на эпизоде с принесением даров и умалчивая о том, что же произошло дальше: а именно, допустил ли Василий императора–еретика к причащению, или нет. По–видимому, да. Если бы Василий не причастил Валента, Григорий непременно упомянул бы об этом как о событии экстраординарном, свидетельствующем о бесстрашии Василия. Кроме того, вряд ли Валент пришел бы в храм к Василию в другой раз и вступил в алтарь для беседы со святителем, если бы тот не допустил его к причащению в праздник Богоявления. Григорий мастерски передает то эмоциональное напряжение, которое возникло в момент, когда император приблизился к алтарю со своим приношением, понимая, что бесстрашный и бескомпромиссный Василий может не принять царские дары.

Впоследствии Василий все же был осужден на изгнание: Григорий находился рядом в тот час рядом с ним. Наступила, как повествует Григорий, ночь отъезда, уже была приготовлена колесница, все уже прощались с любимым архипастырем. Однако в этот самый вечер поступает известие из царского двора: сын Валента тяжело болен, и Василия просят прийти, чтобы возложить на него руки и помолиться о его здравии. Василий, не раздумывая, отправляется к царю, и болезнь мальчика облегчается. [1650] Сл. 43, 54, 1–28; 236–240 = 1.635–636. После этого изгнание Василия было отменено. Впоследствии, по словам Григория, царский сын умер. Если бы отец мальчика, призвав Василия, не продолжал в то же время верить неправославным,"то, может быть, царский сын получил бы здравие и был спасен руками отца" ", — замечает Григорий. [1651] Сл. 43, 54, 28–31; 240 = 1.636.

Подобный же случай, однако с более благополучным исходом, произошел с префектом Модестом: он был исцелен Василием от тяжкой болезни. После этого исцеления префект проникся таким доверием и такой любовью к архиепископу, что" "не переставал удивляться делам Василия и рассказывать о них" ". [1652] Сл. 43, 55, 1–10; 240 = 1.626. Подтверждение тому, что отношение Модеста к Василию изменилось к лучшему, мы находим в нескольких письмах Василия, адресованных этому высокому чиновнику императорского двора: [1653] См. Письма 104, 110, 111, 279–281 по изданию Courtonne. в письмах Василий обращается к Модесту как к другу, хотя и соблюдая крайнюю почтительность, которой требовал этикет.

Именно выдающиеся личные качества Василия помогли ему удержаться у власти в течение всего времени правления императора–арианина Валента. Авторитет Василия был чрезвычайно высок как в придворных кругах, так и в народной среде. О популярноси Василия в народе свидетельствует тот факт, что, когда некий чиновник устроил в его спальне обыск, а затем и вызвал самого святителя на допрос, народ, вооружившись кто чем мог, чуть не растерзал этого чиновника на клочки: Василий едва уговорил толпу разойтись. [1654] Сл. 43, 56, 1–57, 35; 242–248 = 1.638.

В Надгробном Слове Григорий не обходит молчанием и конфликт между Василием и Анфимом Тианским — конфликт, жертвой которого стал он сам. Мы помним, что в своей автобиографической поэме и в письмах Григорий обрушивается с упреками на Василия, обвиняя последнего во властолюбии и жадности. [1655] См. главу I нашей книги. Однако в Слове 43–м главным виновником конфликта объявляется Анфим: это он" "расхищает доходы" ", склоняет на свою сторону пресвитеров, а несогласных подчиниться заменяет на своих сторонников; это он завидует богатству кесарийской митрополии и даже организует разбойное нападение на Василия. [1656] Сл. 43, 58, 20–33; 250 = 1.639. Ответные меры Василия, в частности, назначение епископов в города, прежде не имевшие архиерейских кафедр, Григорий оценивает положительно: от этого произошла тройная польза — во–первых, стало больше заботы о душах; во–вторых, каждый город получил больше власти в собственных делах; в–третьих, прекратилась война между двумя митрополитами (Василием и Анфимом). [1657] Сл. 43, 59, 5–10; 252 = 1.640. Григорий упоминает и о своем собственном рукоположении: