Надежда Киценко - Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

«Хуже всего это — как к этому относятся люди нынешнего общества, совсем потерявшего смысл и совесть. Говорят об этом очень мало и всегда — вяло и тупо и с таким постановом вопроса: “это де как смотреть — с какой точки зрения”… И главное тут еще то, что мать Хилкова начала это “с благословением Пержана”, а Пержан что ни спакостит, то все “свято”. И даже те, от кого этого не ждал бы — все на одну стать сделались» {642} 642 Толстой Л. Н. Переписка. С. 296–297. .

Не меньшего презрения, с точки зрения Лескова, заслуживали и художники, рисовавшие портреты о. Иоанна, и периодические издания, публиковавшие их репродукции. Едкой иронии он удостоил картину художника Верещагина «Посещение отцом Иоанном больной женщины» {643} 643 Там же. . Лесков насмешливо писал о том, как один художник закончил полотно под названием «Искушение отца Иоанна»: «Ночь, кабинет, луна, в окне церковь, он дремлет над книгой, у него за спиной черт с соломинкой — шевелит его за правым ухом, а тут вправе молодая женщина в белом капоте “декольте до самых пор”, но он устал и все-таки дремлет» {644} 644 Письмо от 6 декабря 1890 г. Там же. С. 225. . В заключение он писал:

«Иваном захлебнулись, но, к несчастию, не поперхнулись. “Лики” его в образных лавках продаются рядом со Спасами, Казанскими и всеми святыми. Редакции наперебой друг перед другом его заполучают и теперь уже все им “обрысканы”. А слава его и глупость все растут, как известного рода столб под отхожим местом двухэтажного трактира в уездном городе».

Аналогичные чувства испытывал и Лев Толстой, когда писал 3 августа 1890 г.: «Рассказ ваш об И[оанне] чудесен, я хохотал все время, пока читал его вслух. Тут ужасно то, что сделали в продолжение 900 лет христианства с народом русским. Он, особенно женщины, совершенно дикие идолопоклонницы» {645} 645 Письмо от 1 августа 1890 г. Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М., 1953. Т. 65. С. 135. . Несмотря на то что наиболее сокрушительная критика всего, что связано с о. Иоанном, обрушится на него позднее, в связи со скандалом по поводу иоаннитов, уже на этой стадии возникали негативные репрезентации, контрастировавшие с прославлениями пастыря.

Неприятие Лесковым и Толстым о. Иоанна полностью согласуется с их неопротестантскими настроениями. Однако тех, в чьи обязанности входило сохранение православной веры, могли еще больше встревожить как появление необычного священника, так и спонтанный, массовый характер поклонения ему. Личная харизма пастыря и стихийные вспышки преклонения перед ним, казалось, подрывали самые основы, на которых испокон веков покоилась благодать священника. Он вновь пробудил тот самый страх перед харизмой, только-только слегка приглушенный церковной традицией и дисциплиной, который на протяжении веков характеризовал непростые отношения между харизматическими или мистическими личностями и церковной иерархией и который проявился совсем недавно, во враждебном отношении к Оптинским старцам {646} 646 Об этом явлении см.: Brown P. The Rise and Function of the Holy Man in Late Antiquity // Journal of Roman Studies. 1971. № 61. C. 80—101. . Проницательное наблюдение Розанова о том, что харизма о. Иоанна затмила харизму общепринятых духовных авторитетов, попало в точку.

Официальное неприятие о. Иоанна объяснялось соображениями как практического, так и принципиального характера. Практические соображения были просты: Кронштадт — шумный портовый город близ столицы. О. Иоанн собирал вокруг себя больше народу, чем любой монашествующий старец, и был больше на виду, чем монахи, уже в силу чисто географических причин. В этом отношении он занимал стратегическое положение: и людям было удобно приезжать к нему, и ему было проще привлекать к себе внимание. Принципиальные причины неприятия пастыря были сложнее и менялись на протяжении времени.

В первые двадцать пять лет своего священства о. Иоанн во многом оставался фигурой местного масштаба, сравнительно подконтрольной. Любые нарушения установленного порядка или обычая с его стороны, будь то взаимоотношения с женой или какое-то необычное вмешательство в жизнь паствы, рассматривались не как общественные, а как частные явления и регулировались соответственно. В этот период церковные иерархи относились к нему как к местной достопримечательности — может быть, не в меру усердной, но в конечном итоге послушной. Несмотря на то что их тогдашние письменные отзывы об о. Иоанне не сохранились, их можно попытаться реконструировать на основе его дневников. Например, в 1869 г. он так отзывался о своем благочинном: «Дома он хорош, а в обществе — тормозит сильно, не резонно» {647} 647 ГАРФ. Ф. 1067. Оп. 1. Д. 14. Л. 40 об. . Даже если сделать скидку на задетые чувства о. Иоанна, косвенные свидетельства того времени подтверждают, что отношения с иерархами действительно были напряженными. И хотя едва ли Санкт-Петербургский митрополит Исидор был ослеплен за попытку отругать о. Иоанна, из дневников батюшки следует, что Исидор в течение многих лет обращался с ним холодно и резко. В 1867 г. он упоминает о своих слезах и обиде после грубого приема у митрополита; в 1890 г., на пике своей славы, пишет: «Ни разу за тридцать лет он меня не встретил по-отечески, добрым словом или взглядом, а всегда унизительно, со строгостию и суровостию» {648} 648 Там же. Д. 12. Л. 68; Д. 26. Л. 29. .

Перелом во взаимоотношениях о. Иоанна не только с паствой, но и с церковными иерархами наступил в 1883 г., после открытого письма, опубликованного в «Новом времени». На следующий день после публикации письма обер-прокурор привлек к нему внимание Святейшего Синода. Все члены Синода пришли в замешательство; Исидор был недоволен, что «подобная заметка» была напечатана в светском издании без санкции религиозного цензора {649} 649 Константин. Духовный облик. С. 25. .

Протест митрополита коренился в подозрении, что о. Иоанн подрывал основы церковной иерархии изнутри. Иерархи всегда стремились как можно полнее контролировать соблюдение религиозных догм и все религиозные явления и как можно отчетливее проводить разграничение между подобающим и неподобающим религиозным поведением. Главные трудности в этом отношении создавали монашествующие и странники; теперь же личная харизма проистекала из совершенно неожиданного источника.

Пересмотр о. Иоанном практик священства синодальной эпохи и поддержка им социальных форм раннехристианской церкви, казалось, ставили под сомнение попытки иерархов установить четкие православные нормы. Почему, если он не собирался осуществить брачные отношения, он не ушел в монастырь, а женился? Почему шестнадцать благодарных мирян не выразили свои чувства к пастырю в религиозной газете, чтобы их отзывы могли быть санкционированы надлежащими органами? Это исподволь подрывало те немногие сферы духовной жизни, которые были четко определены, в том числе «подобающие» пути к целомудренной и аскетической жизни. Выходило, что о. Иоанн брал на себя все, в том числе целомудренную жизнь и писание христианских трудов, то есть то, что было уделом монахов и епископов, и не вписывался таким образом в рамки, установленные для приходского священника.